Дневник. Том 2
Шрифт:
жает меня, замыкая в кольцо. Вокруг гремят разрывы — в пя
тидесяти, в двадцати пяти шагах, на вокзале, на улице Пуссен,
где какой-то женщине только что оторвало ступню, в соседнем
доме, получившем гостинец еще позавчера. И в ту минуту, когда
я рассматриваю в подзорную трубу батареи Медона, на волосок
от меня рвется снаряд, швыряя в двери моего дома комья грязи.
101
Около трех часов дня, проходя мимо заставы Звезды, я уви
дел, что
побед *, освещенный солнцем, отдаленная канонада, бесконеч
ная вереница солдат, на штыках которых горело солнце, бро
сая отсветы на обелиск, — во всей этой картине было нечто те
атральное, нечто лирическое и эпическое. То было величавое и
гордое зрелище — армия, шагавшая на голос громыхающей
пушки, и в рядах этой армии — седовласые штатские — отцы,
и безбородые мальчишки — сыновья, а бок о бок с ними, нару
шая строй, шли женщины, неся на ремне ружья своих мужей
или возлюбленных. И невозможно передать, какую живопис
ную пестроту придавала войску вся эта гражданская толпа, со
провождаемая фиакрами, еще не перекрашенными омнибусами,
фургонами для доставки эраровских роялей, превращенными в
интендантские повозки.
Конечно, не обошлось и без пьяных, и без застольных песен,
диссонировавших с национальным гимном, и уж конечно, без
того озорства, которое неотделимо от французского героизма, —
но в целом это было зрелище грандиозное и трогательное.
Четверг, 19 января.
Весь Париж толчется на улицах в ожидании новостей *.
Длинные очереди у дверей лазаретов, выложенных соломой.
Перед мэрией на улице Друо такая толкотня, что, по выражению
одного простолюдина, «яблоку негде упасть». Толстый худож
ник Маршаль, в мундире национального гвардейца, ничуть не
похудевший за время осады, не дает проехать экипажам. Из уст
в уста передаются добрые вести. Появляются первые газеты, где
сообщают о взятии Монтрету. Веселое оживление. Те, у кого
есть газеты, собирают вокруг себя кучки людей и читают вслух.
Обедать все отправляются в приподнятом настроении; со всех
сторон только и слышишь подробности вчерашней победы.
Захожу к Бюрти; снаряд изгнал его с улицы Ватто, и он вре
менно устроился на Бульваре, над книжной лавкой Лакруа. Ча
сов около четырех он видел Рошфора, и тот сообщил ему хоро
шие новости, довольно удачно сострив при этом. Как-то во время
тумана Трошю пожаловался, что не видит своих дивизий.
«И слава богу! — воскликнул Рошфор. — Если бы он их видел,
то отозвал
Д'Эрвильи — он тоже здесь — по-прежнему блещет колючим
остроумием. Он нарисовал нам смешную и нелепую картину: по
Аньерскому мосту под зеленоватым осенним небом шествует Ги-
102
ацинт *, все заслоняя своим носом; карманы его оттопыривают
две бутылки водки, которые он привез с собою из своего заго
родного дома. Затем д'Эрвильи рассказал, как побывал у старого
чудака-зоолога из Ботанического сада, который сидит в своем
кабинете, уставленном чучелами птиц, обвязанными бин
тами, и время от времени любовно поглаживает набитую соло
мой косулю, — получилась изящная миниатюра в духе Гофмана.
Бюрти показывает мне свиток необычайно интересных япон
ских картин. Это этюды на нескольких листах, рисующие раз
ложение тела после смерти. От всего этого веет такой немецкой
жутью, какую я меньше всего ожидал встретить в искусстве
Дальнего Востока.
В десять часов я снова выхожу на бульвар. Такая же
толпа, что и до обеда. Во тьме — газовые фонари не горят —
группы людей кажутся совсем черными. Все эти люди дежурят
у киосков и с надеждой, к которой уже примешивается тревога,
ждут третьего выпуска газеты «Ле Суар», а он запаздывает.
Госпожа Массон рассказала мне о том, как она навестила
в лазарете, размещенном в министерстве иностранных дел, мо
лодого Филиппа Шевалье незадолго до его смерти. По сей день
в залах сохранились со времен балов Законодательного корпуса
зеркала, люстры, позолота; и умирающий, еще не потерявший
памяти, сказал г-же Массон: «Здесь, в этой комнате, где я
лежу, был буфет...»
Пятница, 20 января.
Депеша Трошю, полученная вчера вечером *, представляется
мне началом конца, она отняла у меня последнее мужество.
Я слышал, как национальные гвардейцы пробегали мимо
ограды с такими словами: «Умереть ни за что ни про что...»
Посылаю часть своего хлебного пайка соседу — бедному сол
дату Национальной гвардии, — он поправляется после болезни,
а Пелажи как-то видела, из чего состоит его завтрак — из кор
нишонов на два су.
У заставы Майо скопление народа, правда не столь много
численное, какое было у Тронной заставы после дела под Шам-
пиньи. На всех лицах — печальное предчувствие, но еще нет
сознания горестного поражения. Вперемежку с санитарными
каретами, мулами, везущими раненых, шагают, не держа строя,