Дневник

Островская Софья Казимировна

6 января, четверг – Les Rois [817]

Снова вернулось мое письмо. Адресат выбыл.

Гости: Гнедич, Лоретт. Обедаем пышно: винегрет, мясной суп с капустой и рисом, ячневая каша со шпиком, кофе со сладкими блинчиками. Лоретт жарит блинчики, плевритная Валерка мечется и сияет. Патефон, музыка, песенки. Я так весела, что Гнедич делается страшно. Мне – тоже.

Лоретт говорит об Алисе. Я слушаю об Алисе. Мне все равно. Я ко всем благосклонна.

817

Богоявление (фр.).

Но Лоретт – неизвестно почему – заговаривает

о бретонском chansonnier [818] Theodore Botrel. И я каменею, мне сладко и страшно, встают далекие призраки (по высоте и нежности – чудеснейшие в жизни моей!). Мне остро и жутко вспоминается наша столовая, стынущий кофе в синих чашках, зимние сиреневые сумерки и тихий, очень тихий и очень усталый голос, напевающий:

En son palais de Versailles Fut trouver le Roi: «Je suis gars de Cornouailles Sire, 'equipez-moi» [819] .

818

шансонье, автор-исполнитель песен (фр.).

819

В Версальском дворце Он отыскал короля: «Я родом из Корнуэлла, Сир, снарядите меня». (фр.).

– Цитируется песня Т. Ботреля «Малыш Грегуар» (1895).

Обстрелы не прекращаются. Сегодня снаряд в саду Смольного – совсем близко от Главного подъезда. Снаряды повсюду – на Литейном, на Мойке, на набережной Рошаля: улицы, дома, ворота, дворы, парадные. Город опять под обстрелом. Говорят, что немцы уводят из-под Ленинграда свои войска и оставляют великолепно замаскированные бетонированные дзоты, в которых остались смертники: бить по городу с артиллерийской снайперской прицелкой до конца – до собственной гибели. Говорят, что так бывает всегда.

На юге – победы: Житомир, Белая Церковь, Бердичев. Толстый Ватутин, похожий на поросенка, оказался наполеонидом [820] .

820

То есть потомком, продолжателем дела победоносного Наполеона Бонапарта. Генерал армии Н.Ф. Ватутин с декабря 1943 г. руководил Днепровско-Карпатской операцией, которая положила начало освобождению Украины.

А люди Ленинграда мечутся в сплошном неврозе особого типа – «арт-травма», как я его называю. Люди боятся улицы. До обморока, до сердечного припадка. Хочется всем одного: сидеть безвыходно дома, на неподобстрельной стороне.

Я не выхожу с 30 ноября. Я-то могу не выходить – даже без ярко выраженной арт-травмы! Обижаются и сердятся Тотвены. Мне все равно. Я готова дать зарок:

«Не выйду на улицы, пока не будет письма…

Год не выйду, пока не будет письма.

Глаз не подниму на небо, пока не будет письма».

Тяжело мне. Очень. И по этой, главной, причине – и по целому ряду боковых.

Я не боюсь. Мне противно (это о боковых).

Я очень боюсь. Мне страшно, страшно (это – о главном).

7 января

Люди, люди, люди. Все дни забиты людьми. Гнедич от меня вообще не выходит: таинственные закрученные пути, как всегда, – и, как всегда, с перерывами, с пробелами, с шильцами. Мама и брат были правы.

Сушаль вышла из больницы, посвежела, по-старому злая, ироническая, фальшивая. Ксения ходит в мехах, розовая и чудесная, и боится обстрелов, мечтает о бюллетене. Зарабатываю машинкой – до одури, до идиотического отупения. Я – и переписка на машинке! Ничего, ничего – и это, видимо, нужно: чтобы унизительнее, чтоб больнее, чтобы всю песенность из головы вышвырнуть, чтобы почти задыхаться

от гнева и отчаяния.

(Да – иногда – даже отчаяния…)

Все время напеваю Ботреля:

Dame, oui! [821]

Очень грустно. Очень безысходно. И табак причем скверный – а без табаку душа моя скорбит смертельно.

8 января, 13 час.

Только что ушла Гнедич. Интереснейшие разговоры с нею. Игра доведена до предела. Я почти выиграла.

Снег. Сумерки в неосвещенной комнате напоминают мне тюрьмы – мои камеры. Проклятий во мне нет.

Одна. Хорошо, что одна. Устала от людей.

821

Черт возьми, да! (фр.).

Английский разговор по телефону – неожиданный и странноватый: комплекс снов, утренних фантазий, музыки. Любопытно, что именно сегодня, после imaginary conversations [822] моих недобрых утренних часов (бывают такие – подземные).

Самолеты. Редкие снаряды – где-то.

Письма от Никарадзе, от Евг. Мих., от Катерины Галаховой, от Степановой.

Живу, как в мареве, как в черно-перламутровой глади колдовских и японских тарелок на стене: при живом огне тарелки живут, переливается чешуя драконов, сверкают красные глаза, бьют хвосты – драконы готовы пожрать друг друга. И все – нереально, все словно вне, словно не совсем я.

822

воображаемых разговоров (англ.).

Написала письмо Всеволоду Рождественскому, одному из любимых поэтов мамы. Написала, собственно, неизвестно почему и зачем. Первое письмо в жизни, написанное мною незнакомому человеку. Смешно – так ведь поступают только гимназистки…

Много думаю о прошлом – об очень далеком прошлом, о Москве, о детстве. Ясно чувствую запах московских снегов и запах первых кинематографов. И вижу и слышу: голоса, лица, платья, мебель, жесты. Тяжело.

И еще: о Петербурге 1918–1921 [годов], о Доме литераторов, о моей сверкающей юности, о Замятине, которого тогда еще не знала, о квартетных вечерах, о моем чистом и суровом одиночестве, о высоких, единственно-прекрасных часах в костеле.

9 января, воскресенье.

Открытка от Эдика от 21.11. Жив! Жив!

27 декабря по-старому, собственно. Дурашливый Эрошка в esprits legers [823] указывал – «27-го – радость» [824] . Так.

14 янв[аря,] пятница

Письмо от Эдика 11-го: от 3.1. Значит, где-то близко. Ничего не понимаю. В письме тусклые жалобы: здоровье – не по специальности – назначен на лечение, но ходить далеко. Где же он? Не трудармия ли с тяжелым и тупым физическим трудом? Ничего не понимаю. Просит помощи.

823

легкомысленных рассуждениях (фр.).

824

О каком Эрошке или Ерошке идет речь – выяснить не удалось.

В комнате холодно, топлю два раза в день. Холод от дров – сырые, пустые дрова. Вечерами приступы жестокого озноба. Шатает. Еле хожу. Видимо, снова грипп – эпидемический в Ленинграде, нечто вроде знаменитой и зловещей испанки [825] 19-го года. В Москве – тоже.

Ждут наступления на нашем фронте. Гнедич рассказывала, что кто-то важный и таинственный сказал: Пушкин и Павловск немцами оставлены, Екатерининский дворец взорван, мы не входим туда из-за мин, обстрелов больше не будет.

825

Бытовое название эпидемического гриппа (впервые он был диагностирован в Испании), свирепствовавшего в Европе и в России в первых десятилетиях XX в.