Дни яблок

Гедеонов Алексей Николаевич

— Ну, ясно же — священный город. Ты другое скажи — как от мотанок отбиться, ведь вдогонку пустит. Что она туда повшивала?

Скарбник помолчал. Он сидел на перилах деревянной лестницы и болтал ногами.

— Этот город для жизни, — сказал он и вздохнул, на туман глядя, — вечной. Свет покоя. Вот сюда всех тех и несёт. Как на огонь. А есть, которые подойдут поближе, на гору сразу — да и обпалятся… Позже мстят. Русалки всякие, ну, эти… с той, с левой стороны всё же. Раньше пытались… Теперь им, при святище ихнем бывшем, новый остров обкопали. Назвали в честь их. Тут же невозможная радость… За реку уже и не лезут…

Ещё

мавочки, например, они ж тут завсегда рядом. Ходят по одной. Стаями реже. Бывает такое, что рядом, как ветерок прошёл: сначала приятный, а потом до холода, вот уже и дрожжи продаёшь. Так это мавочка обрелась. На глаза не каждому явится, а около крутится только так.

— Пару раз видел, — сознался я. — Наверху, в парке, на мостике. Прыгают оттуда, как дуры, разбиваются в мотыльки, потом внизу аварии…

— Любимейшее место, — авторитетно подтвердил дух. — Сад-гора бесхозная, вот они и дурят там. Раньше им там хоть музыка была, танцы… А теперь?

— А горох какой раньше был, — поддержал ностальгию я. — Разве ж сейчас горох… Раньше гороху, как примешь, так и дизеля не надо — почти до Дымера бегом.

— Насмехаешься? — обронил дух и свалился с перил. Вернее был стащен ростком дерезы. Произошёл шум, писк, хруст и вскрики. Пришлось жечь дерзкую спичками.

— Спасибо, — церемонно оправил одежды Друг Рима, Мелетий Спал. — Так я закончу. Она, пани-хозяйка бывшая, их заманивает и в ляльки обертает. Те жизни не знают: явятся на огни, вокруг города священного метутся, на брамное дать не могут — не то, что за душой, и души-то самой нет. Вот ходят по краю, глаза безмозглые вытаращат, носами крутят, и ну порхать. Что им, ведь всего знают — душу выпить и спать в колоде. А тут ночь, а огонь повсюду. Молодых много и все без полыни. Ещё если дудочку услышат, сразу вот дурные стают: то совой хохочут, то рыдания, то волосы рвут одна другой. Так любви хотят, ажно нявкают. Как музыки нет — всё. Зубами в спину. Своей-то нет, утроба наружу.

Отсюда вывод: завидки.

Вот она им и включает, у себя под горой… всякое. И ещё папоротник варит, ну те и летят, как осы. А она хвать — и в мотанку. Ещё и к осине примотает там или на будяк.

— Любит не всяк, — поддакнул я. — Смотрю я на тебя и вижу… Заговаривание зубов типическое… Спасибо, что без дудочки. С вами, духами, только с позиции силы и можно.

Заложный улыбнулся кротко.

Дереза, по всей видимости, решилась — перешла в наступление, и мы побежали. Скарбнику было легче. Он то и дело вспархивал… Невысоко. Мы дошли — кто бегом, кто взлетая раз от разу, — до середины лестницы… вернее, остались, где были, но дерезы стало меньше.

— Передышка, — заметил я.

— Предлагаю обсудить стратегию, — сурово сказал Друг Рима.

— Лучше газетку сожгу, — отозвался я. — Хоть отпугнём злой дух.

Я быстро соорудил на площадке между ступеньками костерок и стал швырять туда газетные клочья из сумки, программу, так и не выложенную. Потом перешёл к изысканиям… Сумка у меня удобная. Много отделений и внутренних карманов… И ничего, ничего, ничего… Кроме конспекта по химии, непонятно как туда попавшего, ещё и со свежесписанной лабораторной, ведь не сожжёшь. Ценнейшие покупки с Зильничей были тут как тут и ещё… можно было бы сварить зелье… Да не в чем… Я укололся обо что-то, не сильно. И выудил со дна сумки пучок дедовой соломы. Туго

препоясанный перевяслицем. Похожий на сноп — маленький.

— Хм! — не обрадовался поначалу я. И поглядел на дерезу внизу крадущуюся. — Хм! Знаю… знаю… вот, — пробурчал я сам себе. — Перевясло… Перевес… Переход… Мост… Ну, конечно же… Кто бы справился? Ну, других вариантов у меня нет.

Скарбник тем временем дул на пламя и бросал в него щепки — в ответ оно пускало синий, скорее, бирюзовый дым… Становилось колдовским.

Дереза явилась к нам вновь застенчиво. И туман с ней. Мы были в двух лестничных маршах друг от друга.

— Хорошенькое дело, — моментально заметил я. — Ну-ка, ну-ка… Дай-ка мне биндочку, — попросил я Скарбника. Тот оторвал значительный кусок от своей псевдотоги… Через несколько минут, после плевания, шипения и шуршания, мне удалось изготовить из соломы и холстины что-то похожее на косичку. — Это перевес, — сказал я призраку. — Он на нашей стороне. Мостик, если ты не в курсе. А теперь, — продолжил я, — самое время настроить его. Ты же у нас мастер по настройкам, смотри.

И я раскрыл химию… Чтобы удобнее было. Мостик, с относительно чистого листа.

— Porta ponta redeant, — сказал я. Почти ничего произошло — кроме, конечно, незримого.

Лестница вздрогнула и немного повела влево.

— Да… Красиво списать. Сделать подобное… Тут нужен выручатель… — заметил я почти бесстрастно.

Скарбник глянул на меня с одобрением.

— Дай мне туман этот, он же колдовской, — попросил я.

Спустя минуту он сунул мне прямо в руки что-то, похожее на маленькую медузку, серую и дымную.

— Ну, — заметил я. — сейчас посмотрим…

И бросил туман в огонь, одну волшбу к другой. На лестнице ничего не произошло. Поначалу. Потом огонь изменился, стал чем-то дымным и тягучим.

Тут всё и вступило в реакцию. Поначалу пропали звуки, потом лестница, а дальше прямо из-под наших ног вырвался длинный мост, довольно прочный, хоть и без перилец. Мостик дрогнул и стал разворачиваться, будто ковровая дорожка.

— А вот тут промахнулся, — заметил я почти искренне, — перелёт перевеса.

Мост, судя по всему, протянулся дальше, чем я думал. Прямо из-под наших ног — на Замковую гору.

Скарбник попытался придать лицу удивлённое выражение, на самом деле осерчал.

— А из тебя, — сказал я притихшей дерезе, — сделаем известно кого. — В ответ она меня уколола. — Это твоя очередная ошибка, — мстительно сказал я. И повернулся к хмурому Другу Рима. — А третья служба впереди. Иди на мост, спасайся от скотинки! Капра абра лициан!

Огромная масса дерезы, наползавшая на нас снизу, внезапно скукожилась, потом распалась на комья, затем осела на склоне… Мгновение спустя по склону карабкались козы…

— Де кози скачуть, там деревця плачуть, — заметил я.

Скарбник стоял между ними и мостом и поздно сообразил.

— За что? — спросил он.

— С того, что смерть — тайна земли, а жизнь — знание небесное, — важно сказал я.

Скарбник помолчал, вновь улыбаясь скромно. Мне его ухмылки не понравились…

— Ну, — заметил он, — что ж. Если бы ты это понял так, как я… Но не пожелаю, нет.

— Или думал, не догадаюсь? — спросил я. — Хотел скормить меня пани-хозяйке, загадать мне службу на полтыщи лет, а сам в сторону. Греться.