Дни яблок
Шрифт:
Дом тёти Алисы почти принадлежит к числу таких. Он стоит на горе, в роще, над яром — так трактует его сама обитательница, младшая сестра.
Сестра средняя, моя мама, считает, что Алиса живёт в саду, у оврага, в двенадцатом номере. Тётя Ада, как самая старшая, всегда говорит прямо: «Я зашла к Алиске в дождь, еле влезла на этот горб вшивый, сказала им там: „Сколько можно торчать тут, у чигирях, над ямой? Вас всех давно пора к чертям снести!..“
Тётя Алиса была
— Входи, Саник! — прокричала тётя Алиса мне сверху. — Я как чувствовала, что ты явишься! Дверь не заперта.
Дверь подъезда оказалась закрытой на кодовый замок — модную новинку, недавнюю в нашем городе. Эти замки не преграда для меня и мне подобных. Гoлоса, как у достопочтимых амбарных, рундучных или квартирных предков, у кодовых нет, одно тусклое шипение. „Двадцать шшессть“, — прошелестел замок и стукнул меня искрой. Я нажал кнопки, дверь открылась, и я вошёл. В подъезде было светло.
Тётя Алиса с семьёю обретались на третьем этаже в пустой и высокой квартире. У них всегда было очень интересно. И можно было марать. В смысле — рисовать, даже и на на стенах. Когда-то белых.
Три поколения Голодов так и делали — художница, архитектор, ещё два художника, а также совсем маленький Голод и примкнувший к ним я.
Мои попытки сочинить фрески семья Голод вечно высмеивала.
— Ты сачок, — говорил дядя Жеша. — Пора переходить к крупной форме, а ты всё карикатуришь. Что тут за тараканы у тебя?
— Это эльфы, — ярился я.
— Тогда что за трупик они тащат? — спрашивала тётя Алиса.
— Это Дюймовочка, — говорил я злобно.
— Да? — раздумчиво вздыхала тётя Алиса. — Безусловно, что-то в этом есть. А что за чудище вон там, над ними?
— Ласточка это, — удивлялся я, раскладывая мелки и уголь. — Неужели не похоже?
— Глаза чего у неё красные? — интересовался дядя Жеша. — Конъюнктивит? И где тень?
— Она долго летела, — рассказывал я, — с Дюймовочкой на спине. Из Дании — в Египет, только представьте. А птица только-только выздоровела и слабая была. Вот Дюймовочке и пришлось подкармливать её, всю дорогу.
— Чем? — хором интересовались все три Голода.
— Кровью, конечно, иначе бы рухнули обе в море, и привет — никакого принца. Сплошные холодные рыбы.
— Так. А глаза? — не сдавался дядя Жеша — некогда он служил в артиллерии и привык к залпам. — И опять-таки, где же тень? Я ведь вас учил…
— Ну, так ведь ласточка напилась подменской крови и стала нечистью. Какая ж от неё тень? Она её теперь не отбрасывает. Зато вот гоняется за такой же нечистью, за эльфами. Не догонит — будет кусать других ласточек.
Додик скуксился и посмотрел на
— Или летучих мышей. Я их потом нарисую, — быстро сказал я.
— В мультике про такое ничего нет! — свирепо рявкнул мне будущий Eliah Golod.
— И у Андерсена тоже, — бескомпромиссно заметил дядя Жеша.
— А его иллюстрировали Трауготы, — мечтательно обронила тётя Алиса, — братья и отец. Гав.
— Что, каждый делал полрисунка? — обидчиво фыркнул я. — И лаялись?
— Георгий, Александр, Валерий, — пояснила тётушка. — Твоя интерпретация, конечно, интересная, но очень уж мрачно. И потом, чего у Дюймовочки минская кровь какая-то?
— Подменская, — пояснил, как для тупых, я, — она же подменыш, нечисть.
Голоды смотрели на меня тускло и недоверчиво.
— Суть, — закончил я.
— Сам ты суть подменский, — пошёл в атаку Додик. — Опять всё выдумал!
Дядя Жеша потрогал раздвоенный, словно гибеллинский зубец, ласточкин хвост и хмыкнул.
— Будешь салат? — спросила тётя Алиса. — Топинамбур с морковкой. Оздоравливает кровь. Съешь, попробуй…
— И станут у тебя красные глаза, как у ласточки твоей. — зловеще сказал Додик.
Дядя Жеша имел привычку титуловать себя в телефонном разговоре исключительно по профессиональному признаку и фамилии.
Пару раз в неделю, чаще всего к вечеру, у нас раздавался звонок, и если трубку первый успевал взять я, то выслушивал хриплый низкий рёв.
— Говорит Голод, — вещал дядя Жеша. — Художник Голод.
— Поздно, — мстительно отвечал я, — мы только что пельменей откушали, со сметаной.
— А уксус был? — веселился с той стороны дядя Жеша.
— В дверь стучался, и даже хныкал, но мы не впустили, — возвращал подачу я.
— И правильно, — соглашался дядя Жеша, — сильно кислый он, чтобы в гости ходить. Где там Лика?
— Всё руководит и проверяет, — вздыхал я, — с утра, как ушла…
— На базу? — хрипло интересовался дядюшка.
— Ага, — подтверждал я, — придёт не сразу.
— Ну как только — так сразу пусть звякнет, — интриговал дядя Жеша, — есть информация…
— Что, — зловеще интересовался я. — Снова врут нахально?
— Это не телефонный разговор, — прокашливался дядя Жеша. — Отбой.
— И вам того же! — завершал я.
Со временем привычку к титулам переняла тётя Алиса.
— Саник? Это ты? — вечно спрашивала меня тётушка из телефонной трубки, словно сомневаясь в услышанном. — Говорит художница Голод.
— Гастродуоденит слушает, — мрачно отвечал я.
— Что? Гастро… что? — сомневалась тётя Алиса. — Ты разве не один? А кто там ещё?
— Да масса всяких, — бубнил я. — Тут же вечно кто-то трётся.
— Это да, — вздыхала с той стороны тётушка, — а где Лика?