Дни яблок
Шрифт:
— Весело, — ответил я. — Послезавтра и вы приходите. Возможно, спляшем.
— Может, я грустная буду, чтоб плясать, — резонно возразила тётя Ада.
— Лучше быть счастливым, — небрежно сказал я уже из коридора их кривых хорoм. — Постоянно.
— Так можно и засахариться, — как-то суховато заметила тётка. — Всё забыть, растратить. Организьм не зря придумал желчь… Ну, иди себе, в добрый час… Катай.
— Пусть приснится рай, — ответил я.
И пошёл: вниз и вон из подъезда, потом через остаток бульвара, половину площади, шумной с утра до вечера, и подземный переход. На
Сенка выглядела притихшей и довольной. После Торгов она всегда так делает.
— Купите букет, — предложила продавщица хризантем прямо на остановке. — А то видите…
— Дождь натягивает, — важно ответил я. — Погоды больше не будет. Заберу два. За три.
— Ну и ладно, — сказала довольная тётка. — Добирай. Я хоть на электричку успею. На Билу.
Я забрал два оставшихся.
— Сажала эту вот мизмарось[111]… — напутствовала меня торговка. — А поднялось такое от. Невирне.
— А мне нравится, — ответил я. — Цвет глубокий. Просто коралл.
Дома было темновато после улицы, и особенно в коридоре. Я выгрузил всё нужное, выбросил всё ненужное и поставил хризантемы в вазу, даже воду не забыл налить. «Обрадуется, — подумал я про маму. — Хотя, конечно, не пионы…»
И зажёг свечки, три. Смеркалось. Я накормил хищника. Одиноко поел борщик… Заварил чай. И, чувствуя прилив сил, почти собрал Рутавенок. Не так уж это и сложно, хотя советуют «исключительно на голодный желудок». Враги мои пусть на голодный желудок ветки кладут, только так.
Я привязал к Чимаруте по очереди все пять символов. Эфтину вербену, взятую, не выкопанную, видевшую звёзды — для внешней защиты. Петушиную голову, от сахарного, кстати, петушка, ну, не без смолы, пришлось растапливать на балконе в форме… Очень дымное дело — чтобы разогнать силы тьмы… Голову эту следует пробивать кинжалом, но у меня кинжал отдельно, гвоздь расплющенный и заточенный — очень удобно, чтобы поразить врага. Луну со змеёй сделал сам: двадцать копеек и кусочек медной проволоки. Разогреть, разрезать, расплющить, назвать Луной, припаять проволочку, остудить…
Оставался ключ, так и не найденный. То есть знания.
— Такое впечатление, что ответ под носом, но не вижу… А почему? — поразмыслил вслух я после борьбы с Альманахом.
И тут ожил телефон. В смысле: сначала всхрапнул, затем длинно похрюкал, потом зазвенел яростно, словно сигнализация. Я почти подпрыгнул… Обрадовался, что включили… Уже думал позвонить на третий этаж… Казалось мне, я видел в плафоне пыль — это могло стать началом долгой беседы.
— Алё! — радостно крикнул в трубку я.
— Шедйуен, — гулко и визгливо сказала трубка, — шедйуен… Ясмеребодым…
И начался хохот. С повизгиваниями. И шорохом на линии замогильным каким-то, просто песок на крышку…
— Не смешно! — крикнул в ухахатывающуюся мембрану я.
— Оншемс! — крикнула в ответ трубка очень похожим, искажённым голосом, и связь пропала.
Телефон умолк, и сколько я ни дул в трубку, ни клацал рычажками, ни включал и выключал — результат был один и тот же. Тишина. Гробовая.
— Майстер! — хором пропищали
— Было бы неплохо, — заметил им я, всё ещё отмахиваясь от скрежещущих в голове «оншемс».
— Тогда закрой глаза, — сообщила сова. — Сразу всё и увидишь. Могу завязать…
— Ну, поухаживай за мной, — смилостивился я и закрыл глаза. Вскоре ощутил я на глазах что-то, вроде бархатное, но мягче — как перья… Стало прохладно. «Наверное, форточка», — подумал я. — А помещение зачем выстуживать? Я ведь всё вижу! Ничего? — крикнул я, спустя минутку. В ответ раздалось молчание: ни двойки за окном, ни рам, чуть вздрагивающих от ветра — ничего. Один туман снаружи — сплошной, спокойный, светлый. Я встал с кресла. В квартире было ясно ну, туманный полдень в октябре… Свет и покой. Осень спускается…
Я прошёл по квартире… Почудилось, что играют на фортепьяно и поют… Романс. В два голоса. Так же мгновенно мелькнул и погас солнечный зайчик в коридоре, где света сроду не было, никогда.
Я вышел в коридор. «Тамбурные» двери выглядели по-другому, какой-то из них не хватало.
«Солнечный зайчик» блеснул у дверей. И я услышал, как что-то звякнуло… вроде связки ключей на поясе… По коридору пришлось идти долго… Всякий раз, как я протягивал руку светляку вслед… оказывался вновь у знакомого «непохожего» тамбура. В тишине и свете.
— Покололо колотило… — вдруг выпалил я призабытую считалку. Сверху, с самого серого неба в полутёмный коридор вдруг упали яблоки, две штуки, и поймали беглеца — начали светиться… А ногам моим стало холодно, я решил не смотреть вниз. — Ниточка, голочка… — продолжил я другую считалку. Сверху чинно посыпались новые яблоки — очень красные и крупные, падали они вроде камней — гулко, плотно и не катились никуда. — Синя соколочка… — продолжил я, всё больше не чувствуя под ногами ничего, кроме холода — и перепрыгнул на ближнее яблоко, выросшее до размеров неплохой капусты и принявшее вес мой легко. — Щука-карась! — сказал я очень громко и допрыгал по яблокам-великанам почти до самой двери… За спиной моей падали на пропавший пол новые плоды, неспешно. На месте вешалки виднелась сияющая, словно ртуть, картинка — дверца-ставенка, за нею ключик, самый обычный: сердечко на стебле, с простой бородкой. Ключик медленно вращался, словно в невесомости… Я протянул руку, толкнул податливую ставенку и забрал ключ.
— Чья потеря, мой наход… — буркнул я.
Что-то сверкнуло, пространство дрогнуло, будто дом наш налетел на рифы — я оглянулся. Яблоки висели, сияя сердечно, среди сплошного мрака. Далеко-далеко видны были тамбурные двери — одна из них светилась, будто за ней лишь только день…
— Гра почалась! — закончил считалку я и покатился вместе с яблоками по коридору, под уклон…
— Дож, лiм… — сказала, судя по всему, сова Стикса мне в ухо.
— Цибiлiм, — ответил я. Сова сняла с меня повязку.