Дни яблок
Шрифт:
— Одну не пущу, — непреклонно отметила старуха.
— Я с Жешкой пойду, — пискнула девочка в ответ.
— Тогда ладно, — проговорила та. И обратилась к худосочному мальчишке. — Будешь рыцарь?
— А как же, — без раздумий отозвался тот. — А делать что?
— Сбегать с дамой к Цветочному выходу.
— Пустяки, — ответил мальчик. — Могу хоть сто раз.
— Он тебя подзуживал, да? — спросила она у мальчишки и улыбнулась.
— Кто?
— Уголь!
— Только вы меня и понимаете, — выдохнул будущий художник Голод и задумчиво съел
Я сел на траву. В безмятежном летнем небе плыли облака и стремились стрижи — серпокрыльцы Божии, бесстрашно звеня в синеве словом «Ж-ж-жизнь». На крыше дома, в Гончарке дольней, рыжая кошка играла с подросшими котятами в мышкование. Ещё дальше, где-то на Валах, прозвенел трамвай.
«Будто никакой войны и нет», — подумал банальность я.
Девочка, ускакавшая «за последней карандашинкой», была тётя Алиса, только та, «военная», пятилетняя… И Жеша Голод, тот… «с уголлям».
— Я слышу всё, — вдруг сказала старая женщина. — И тебя слышу, мысленно, а вот вижу нечётко…
«Меня слышит?» — в панике подумал я.
— Именно, — отозвалась она. — Ты же моя кровь… А так, не думай, я зрячая, вполне себе. Правда, полностью — только в очках.
— А у меня один глаз хуже видит, — доверительно сказал я.
— Это с возрастом пройдёт, — сказала женщина.
Воздух вокруг нас начал мерцать, и общая картинка потускнела.
— Я отсюда пропаду сейчас, — заторопился я. — А ведь неслучайно же…
— Понятно, чтобы узнать, — ровным тоном ответила она. — Или же отыскать.
— Что?
— Известную правду, — сказала женщина. — Такое с людьми бывает, во сне или же, — она понизила голос, — во бдении. Но такое донедавна запретили…
— Отпретят скоро, — заверил её я.
— Хотелось бы верить.
— Да чего там, — брякнул я. — Даже отпоют ва… Ой!
— Буду только рада, что ты!
Стайка стрижей пронеслась совсем низко над нами. Старая женщина перебирала траву, разложенную по старой наволоке: лебеду, крапиву, одуванчики с перепачканными землёй кореньями…
— Давайте так, я спрошу потом, а вы теперь… — быстро начал я, сглатывая ком.
— Когда… — начала она.
— В мае, — быстро сказал я.
— В следующем?! — удивилась она.
— Нет, — сообразил я, — через один…
— А, — раздумчиво сказала она, — ну да… Картошка зацветёт, всё верно.
— Бабушка! — раздалось из арочки. — Бабушка!!! Бабушка!!!
Изображение выцвело ещё сильнее.
Из подворотни вылетели давешняя пигалица с подозрительно знакомой жестянкой в руках. И позади девчонки чуть на шаг — худой голенастый мальчик.
— А я всё оттуда выбросила. Теперь там карандаши, бабушка! Настоящие! Даже голубой есть! Как небо…
— Что ты выбросила, солнышко, повтори? — спросила старая женщина.
— Всё! Там земля была, лист сухой, и всё оно такое липкое, просто фу!.. Как от крови, — добавил худой мальчик и потёр подбородок перемазанной углём ладонью.
«Типический Голод», — мрачно подумал я.
—
— Лики у выхода нет, сказали — на Евбаз пошла, там для неё мулине отложили.
— Видимо, распродала, слава Богу, — пробормотала старуха.
— Я полетела домой, а там Ада спит, накричала на нас, — тарахтела девчонка.
— Неужто во сне?
— Нет, проснулась, выпила воды и давай кричать? То ей шум, то ей свет, то кошка тяжёлая на спину села и сны снит. Я коробочку схватила и бегом… А всё потому, что карандаши мне подарил тот… ну, он весёлый, совсем лысый и с усами, ты его знаешь! Мы видели, как он рисует, а он меня запомнил! Ну! Он художник же, в собственном доме врачей! Я ему свои рисунки показывала потому что! И ещё спросил — где тот, что с кошкой на окошке, рисунок? А я отвечаю — съели… И мы оба чуть не заплакали, я потому что как раз Жешка нашёл в кармане ещё уголёк и тут же сжевал, и, значит, рисовать нечем! А он… Он мне карандаши подарил, девять штук! «Больше работай с цветом», — сказал! И ещё: «Работы впредь не жуй» — сказал! Я решила, что карандаши тут буду хранить, в коробке, отдельно и повыше! Чтобы не сгрызли их всякие щуры[109]…
— Боже правый, — еле слышно сказала старуха. — Боже крепкий…
Я, незаметный, чихнул.
— На доброе здоровье, — продолжила тётя Алиса на своей полутёмной кухне. — Ну, так вот… Я тогда решила: «Что же пропадать зря коробке-то». Но смотри, ключа здесь нет. Зато фотографии, это ещё с войны, Господи Боже, как вспомнилось. Был такой Франц с аппаратурой, да. Всё нас щёлкал… Вот она, кстати, бабушка наша, — и она передала мне жёлтую от времени фоточку. — Тут последнее под немцами лето, и она сушит травы на рядне! Видишь — это корни одуванчиков, хорошо различимы.
— Узнаю, узнаю, — пробормотал я и покашлял. Целый-невредимый, в собственном времени и осени.
Пожилая женщина на маленькой выцветшей фотографии, щурилась на высокое и нежаркое солнце и улыбалась, казалось, что мне. Невидному.
— Наверное, — сказал я, — пойду.
— Жаль! — искренне воскликнула тётушка. — Так коржики и не попробовал!
Жестянка, словно в ответ ей, тут же свалилась со стала с грохотом.
— Ага, — обрадовался я и поднял коробку. На полу под ней валялся красный шарик. Мой. Стеклянный.
— Надо как следует потереть им за ухом, — серьёзно сказала тётка. — Это уже полсчастья!
Я хмыкнул и послушался.
Лампочка в кухонной люстре мигнула и ожила.
— Вот и славно, — удовлетворенно сказала тётя Алиса. — Всё, Саничек, будет хорошо дальше, теперь… наверное. И ключ ты найдёшь, съезди, пока свет не ушёл, спроси Аду. Только смотри — не буди, а то налетит, накричит, не помилует.
— Только так, — почему-то грустнее, чем хотел, ответил я. — Разбужу и расспрошу. Спасибо за подсказку. И вообще, было почти вкусно.