Добрым словом и пистолетом
Шрифт:
— Стало быть, у тебя все везде схвачено, господин начальник, — насмешливо подытожил Турин.
Ордиль молча повернулся к нему. Окинул медленным равнодушным взглядом: от пошарканных носков армейских ботинок, от обмоток над ними, ношеных галифе, старой кожаной куртки, в расстегнутом вороте которой виднелась клетчатая рубашка, — до торчащего на бок вихра челки. Окинул — повернулся и пошел к выходу. Приостановился только на пороге:
— Делай что хочешь, Белег. Мешать не буду. О помощи не проси.
Ушел, дверь осталась открытой.
— Эй. Ты чего? — подождав, окликнул Турин. Белег
— Идем.
11 часов 48 минут
— Приехали! Приехали! — прокричал кто-то на лестнице, и известие тут же подхватили, понесли дальше по дворцу.
Белег и Роглин, который пересказывал текущие (а вернее, отсутствующие) результаты обысков по городу, подошли к перилам на площадке парадной лестнице и заглянули через них. Внизу распахнулись высокие двери, почти бегом стали появляться гвардейцы в форме королевского полка, замелькали зеленые береты аросских егерей, оранжевые нашивки толгаленцев. Сверху было не видно, но снаружи, с площади, доносился моторный шум многих автомобилей, голоса, резкие команды. Наконец через порог перешагнул высокий мужчина в темной армейской куртке; с характерной, неистребимой привычкой огляделся быстро и цепко, словно оценивая обстановку на предмет угрозы, не нашел ее и только тогда обернулся — подал кому-то левую руку.
Она впорхнула, не остановилась и обычным своим порывистым, но легким, словно танцующим шагом пересекла площадку и — цок, цок, цок — стала быстро подниматься по ступенькам.
(На ТолГален телефонировали почти сразу. Говорил Эльмо: говорил сам, один и потом, когда Белег уже ходил между допросами гномов, сам же его разыскал. «Выезжают, — сообщил он, — к полудню будут. — Всю ночь поедут? — Белег только уточнил, не став больше ничего спрашивать, а Эльмо только покачал головой, словно прислушиваясь к чему-то, и добавил, вроде как поясняя: — Лютиэн»).
— Белег! — воскликнула она, увидев его наверху лестницы, и всплеснула руками.
Черный приталенный плащ колыхался вместе с юбками, вуалетка на приколотой шляпке сбилась набок — верхний пролет принцесса преодолела уже бегом и, подпрыгнув на предпоследней ступеньке, повисла у Белега на шее. Он не покачнулся: она была все такая же — маленькая и легкая.
— Белег, милый, да как же так… — прошептала Лютиэн ему в самое ухо и крепко, как в детстве, стиснула, прижалась щека к щеке. Щека была горячая и сухая. А пахло от нее уже не детством — дорожной пылью, костюмной шерстью и только слегка, издалека как будто — ландышами.
— Не знаю, малыш. Пока не знаю.
Следом уже поднялись Берен с Диором, остановились чуть ниже.
Тингол был несправедлив, когда говорил, что Диор пошел только в мать. Нет, высокий, стройный, очень соразмерный юноша взял лучшее от обоих: большие синие глаза, мягкие и правильные черты Лютиэн с резкой, броской, очень мужской внешностью Берена смешались равно — и гармонично. Ясно было: пройдет еще несколько лет, сойдет последняя детская округлость, и принц станет мужчиной редкой красоты.
Белег поставил Лютиэн на пол и по очереди пожал руки сыну и отцу. По человеческим меркам Берен почти не изменился: он старел медленно, но все же старел.
Дальше
— Результаты? — тихо спросил Берен, когда их в общем потоке повлекло по переходам.
Лютиэн бежала впереди: Белег успел освободиться от ее руки и уступил место подоспевшему Галадону — теперь брат и сестра о чем-то быстро говорили там, за сомкнувшимися спинами гвардейцев и офицеров комендатуры.
— Не особо.
— Делать что?
— Обсудим.
Нагнав, ухватив за плечи, между ними протиснулся Диор, понизив голос, спросил:
— Нас потому вывезти хотели, да? Опасались чего-то? А? — покосился на отца и, еще понизив голос, добавил, жалуясь: — Не говорит мне.
— Помолчи, — коротко попросил Берен, и дальше действительно шли молча.
В личные королевские покои они с Турином вчера попасть и не пытались. С Мелиан следовало поговорить пораньше, но она так и не появилась ни на совещании, ни в дворцовых переходах, а Белег так и не придумал, как и что ей сказать. Роглин сообщил, она по-прежнему не принимает, и сам он смог зайти только на пару минут и безо всякого толка, а в остальном поручил обыскивать комнаты Тингола, но и там ничего не нашлось — Сильмарилл под подушкой не отыскался, футляр от него тоже, а личные записи касались сплошь семейных дел, и их почти сразу забрал себе Орофер.
Сейчас Собственный дворец был оцеплен, вооруженные часовые стояли в переходе из Нового, в коридоре к личным покоям, в предваряющей их приемной комнате. Толгаленские гвардейцы и егеря отстали раньше, и внутрь вошли только Лютиэн с семьей, Галадон, появившийся откуда-то Эльмо, Белег и несколько высших офицеров.
— Ваше Высочество! — на голоса поспешно вышел доктор Игливин, вскинул руки, останавливая идущих. — Примите мои соболезнования. Чудовищная, непостижимая трагедия! Но обязан сразу заявить: всех внутрь не пущу. Ее Величество едва справляется с произошедшим и…
Лютиэн не стала дослушивать доктора, обошла его и толкнула дверь.
Мелиан была в своем будуаре. В обычном дневном платье, аккуратно причесанная, умытая, она не выглядела убитой горем, но как-то странно косо, боком — будто нарочно посаженная кем-то — сидела в кресле и безо всякого выражения смотрела в пустоту — ни на звук шагов, ни на голоса, ни на оклики стоявших здесь же придворных дам головы не повернула.
Конечно, Лютиэн сразу бросилась вперед: упала перед креслом на колени, стала звать, гладить мать по безвольно лежащим рукам; следом нетвердо подошел растерянный Диор, остановились в нескольких шагах Берен, Галадон, Эльмо… Мелиан, будто просыпаясь, медленно повернулась, посмотрела на дочь, на внука и, так же медленно, будто узнавая с трудом, потянула к ним руки. Пальцы стали сжиматься, стискивать — сначала слабо, потом все сильнее — до белизны, до боли, а лицо стало меняться, искажаться, и наконец ее совсем уж страшно перекосило, и тогда из груди исторгся какой-то потусторонний не плач, не крик — вой.