Дочь Волдеморта

Ночная Всадница

— На самом деле хотела не я, — промямли она довольно невнятно. — Тут кое–кому нужно поговорить с тобой. Поднимемся в кабинет Падмы?

— О’key. А по дороге ты объяснишь мне, что случилось.

Они направились к лестнице.

— М… Всё довольно сложно, — после продолжительной паузы пробормотала профессор маггловеденья, когда Гермиона повторила свой вопрос снова. — И запутанно. Вообще-то мы не желали в этом участвовать…

— Мы?

— Сейчас всё поймешь. Я только хотела сказать тебе… — начала Мэнди, и замолчала на целый лестничный пролет. — Не суди нас с Падмой слишком строго, — наконец произнесла она. — Это давняя история, и очень сложно разобраться, кто и в чем по–настоящему виноват.

— Да о чем ты говоришь?!

Они как раз остановились

у кабинета профессора Патил, и Мэнди кивнула на дверь.

— Иди. Она объяснит всё. Я надеюсь.

Гермиона недоуменно пожала плечами и дернула дверь.

Падма Патил стояла у окна и смотрела вдаль на низкое ноябрьское солнце. Окна кабинета профессора астрономии выходили на противоположную стадиону сторону замка и за ними царили сейчас тишина и полный покой. Издалека не долетало ни звука.

Заслышав появление Гермионы, Падма не пошевелилась: продолжала стоять у окна, в профиль к вошедшей, и неподвижно глядела вдаль.

— Что всё это значит? — строго спросила Гермиона, складывая руки на груди. — Это начинает напоминать маггловский фильм про шпионов.

— Не знаю, что такое «фильм», — всё еще неподвижно глядя в окно, сказала молодая женщина.

— Что случилось? — снова спросила Гермиона.

Темноволосая ведьма не отвечала.

— Падма?

— Я не Падма, — быстро сказала она и повернулась к Гермионе, окидывая ее оценивающим взглядом.

— В каком… Парвати?

Ведьма коротко кивнула.

— Но что…

— Поговорить с тобой хочу. Так сказать, о жизни.

— Ну, давай поговорим, — удивилась леди Малфой, присаживаясь на край преподавательского стола и выжидающе глядя на бывшую однокурсницу.

— Кошмары не мучают? — внезапно спросила Парвати Патил. — По ночам?

— Что?! — отпрянула Гермиона.

— Кошмары. Угрызения совести. Нет? Впрочем, почти десять лет прошло — всего не упомнишь, правда, Грэйнджер?!

— О чем ты?

— О двадцать втором декабря, — непонятно пояснила Парвати.

— О чем?!

— Ты, может быть, запамятовала, — с ядовитым смешком продолжила женщина. — Жила, знаешь ли, некогда на свете одна юная ведьма. Веселая, жизнерадостная и счастливая. — Парвати посмотрела Гермионе прямо в глаза, и в ее голосе проступила сталь: — И на пороге жизни ты убила ее, потому что твой ухажер, которого ты, кстати, ненавидела, взялся морочить ей голову тебе назло! Хороший повод для отмщения, правда?!

— Я… Откуда ты знаешь?!

— Гарри Поттер всё рассказал после того, как ты скрылась тогда. Только кто ж тебя накажет? Если даже совесть бессильна.

— Парвати…

— А ты хоть знаешь, что ее мать–маггла через полгода покончила с собой?! — выкрикнула бывшая гриффиндорка с неожиданной яростью. — Что ее отец начал пить и утратил всяческий человеческий облик?! — Она стиснула зубы и сжала кулаки, а потом заговорила тише: — Он умер год назад от инфаркта. Сердце не выдержало. Но тебе же плевать, ты и не думаешь об этом! Тебя ведь так обидели: увели парня, от которого ты только и мечтала избавиться!

— Это ты прислала мне книгу?

— Ее подложила тебе Падма, — пожала плечами женщина. — Хоть на это она оказалась способна! Эти две дуры вообще не хотели мне помогать! А сестрица и вовсе считает меня ненормальной! Все эти годы! Она была моей подругой, понимаешь? — Парвати снова перешла на крик. — Лучшей подругой! Она была со мной рядом с самого первого курса! Мы ездили с ней вместе отдыхать, ее мама–маггла кормила меня вишневым вареньем! Знаешь, когда Лаванда была жива, миссис Браун варила очень вкусное варенье! А потом ее девочка пропала без следа, канула в Лету, — в голосе говорившей послышалась едва сдерживаемая дрожь. — И через полгода Гарри Поттер заявил, что у ее ревнивой однокурсницы, оказывается, съехала крыша и она убила ее! А несчастная мать полезла в петлю, ты хотя бы об этом знаешь?! — со злыми слезами в голосе выкрикнула Парвати. — Если из-за каждой дурацкой девчачьей ссоры… — она с остервенением вытерла глаза. — У тебя тоже сейчас подрастает дочь. Ты растишь ее, ты ее любишь, ты не спишь, когда она болеет;

ты учила ее говорить и стоять, ты будешь рядом с ней много лет, постоянно, как друг, как мать. Надежда и опора! — Парвати сверкнула огромными глазами. — А потом в семнадцать лет какая-то тупая стерва, возомнившая, что ей всё дозволено, возьмет и убьет ее потому, что та вызывающе одевается или дружит не с тем, с кем ей хотелось бы! Здорово, да?! — она снова кричала. — Потому что какой-то ублюдок начнет морочить ей голову, будет за ней бегать, дарить ей полевые цветочки да дешевые шоколадки, потом затащит ее в постель — и всё только для того, чтобы позлить свою истеричную подружку! Позлил, ничего не скажешь! Добился своего! — Парвати перешла на свистящий шепот: — Скажи, как оно живется, когда можно вот так вот взять и убить каждого, кто тебе не нравится? И ничего не будет! А? Много их тебе приснилось, дрянь? Много еще народу ты погубила?! — Она выпрямилась. — Падма сказала, ты сожгла мою книгу. Поздно! Теперь ты всё равно заглянешь каждому из них в лицо. Хотя не знаю, может, тебе и твоему дружку будет только весело! Что ты опустила голову, а?! Самое время достать волшебную палочку и размазать меня по стене! Тебе же всё можно, — горько закончила женщина упавшим, опустошенным голосом.

Потом отвернулась и всхлипнула.

Гермиона потерянно молчала, уставившись в каменный пол.

— Тихоня–Грэйнджер, — со жгучей горечью снова заговорила Парвати. — Такая правильная. Такая смелая в борьбе со злом! Рассудительная. Умная. — Она обернулась. — Надо же на чем-то выезжать, если ты замухрышка и грязнокровка, и никто не хочет обращать на тебя внимания! И тут — бах! — она театрально взмахнула руками. — Такой подарок! И сила, и власть, и безнаказанность — разом. И как легко оказалось растоптать всё, что было для тебя раньше таким ценным! — наигранно, с деланным удивлением закончила она. — На глазах преобразилась! Одеваться нормально начала, показала характер! Убила всех, кто мешал. А главное: досталось тем, кто больше всего заслуживал! Самым злостным… врагам.

Она опять замолчала и снова отвернулась. Прошло какое-то время. Гермиона не двигалась. Потом глухо спросила:

— Кто этот старик, в подряснике, который мне является? Я никогда не видела этого человека.

— Что, убила кого-то и даже вспомнить не можешь? — окрысилась Парвати. — Здорово живешь! Не знаю я, кто там тебе явился. «Труппу» для «спектакля» подбирала не я. На мне только организация представления. Чтобы ты тоже помнила, — она перешла на шепот, — хотя бы недолго. Хотя бы несколько ночей… Не всё же мне одной плакать.

Повисла тяжелая пауза. Парвати пыталась унять дрожащее дыхание и вытирала глаза, глядя на низкое солнце за окном. Потом шмыгнула носом и сказала:

— На самом деле мне от тебя нужно немногое. Что ты можешь уже? Чувств и совести, видать, еще от родителей не перепало… — она повернулась к Гермионе и солнечный блик упал на ее подрагивающее лицо. — Я хочу алмаз, — тихо закончила Парвати Патил.

— Что?! — невольно подняла взгляд Гермиона.

— Алмаз. Я хочу похоронить ее. Расколдовать и похоронить. Ты, может быть, не понимаешь, насколько это важно? И уж точно не знаешь, что у нее есть еще дедушка и две бабушки; тетя, сестра ее матери, и двоюродный брат. — Она помолчала. — А еще я. И у нас не осталось ничего, даже могилы на кладбище. Зачем тебе этот алмаз? Или собираешь на колье? Трупы убитых врагов: ход, достойный дочери Черной Вдовы!

— Не смей оскорблять мою мать!

— А то что? Присоединюсь к твоей коллекции?

— Я понятия не имею о том, где сейчас этот алмаз, — глухо сказала Гермиона. — Постой… Откуда ты вообще знаешь о нем?!

— Рассмотрела, — прищурилась ведьма, — в магическом кристалле. Ты никогда не была сильна в прорицаниях. А ты знаешь, что она собиралась стать целительницей и помогать тем, у кого тяжелые психические травмы? Она тоже отлично управлялась с магическим кристаллом. Лаванда видела бы проблему в прошлом и помогала ее разрешить, она могла бы спасти столько людей! Она могла бы жить, Грэйнджер. Жаль, что ты этого не понимаешь.