Доктор Есениус
Шрифт:
— Что же ты собираешься делать, Иоганн? — грустно спросила Мария. — Ты и дальше будешь сносить все несправедливости и обиды?
— Нет, и именно поэтому я не уеду из Вены. Это было бы трусостью. Я буду бороться! Не так-то им легко будет со мной справиться.
— Бороться, Иоганн? С кем? С императором?
— Не с императором, а с людьми, которые пытаются очернить меня перед императором, которые становятся у меня на дороге.
Но он не убедил Марию. Она покачала головой и так же мирно сказала:
— Интриги не победить
— Я буду бороться не только как врач, но и как дворянин, — ответил он самоуверенно.
— Что ты имеешь в виду, Иоганн?
— Я напишу панегирик императору.
Она вздрогнула:
— Ты уже написал один панегирик императору! — Ее голос зазвенел, лицо покрылось румянцем.
— Да, год назад, когда Матиаш короновался чешским короной, я написал поздравительную речь. Император весьма благосклонно высказался о ней и поблагодари меня.
— Но он не стал к тебе благосклоннее, и все осталось по-старому.
— Потому что меня оговорили его советники. Панегирик, который я напишу теперь, я посвящу императрице Анне. Если она будет на моей стороне, интриги всех императорских советников ни к чему не приведут. Разве не блестящая мысль? — У него загорелись глаза.
Но Мария смотрела на мужа, как будто открыла в нем новую черту.
— Ну скажи, разве не отличная мысль? — повторил он, смущенный ее долгим молчанием.
Мария старалась говорить спокойно, но красные пятна на ее бледном лице и тонкой шее свидетельствовали о глубоком волнении.
— Мне не нравится это, Иоганн, — ответила наконец она принужденно. — Помнишь, что сказал Кеплер? Никогда не забывай, что ты врач. Будь всегда и прежде всего врачом.
Мария не отговорила Есениуса. Он написал панегирик о потомстве Фердинанда I и Максимилиана II, причем больше всего хвалил Матиаша. Немало возвышенных слов было посвящено и императрице Анне, которую он сравнивал со славной византийской императрицей Теодорой.
Когда Есениус после выхода книги прочел Марии посвящение, он весело спросил жену:
— Как тебе это нравится? Красиво я написал?
Ей не хотелось портить его радость. Она знала, каких волнений и надежд стоит ему издание каждой новой книги, поэтому ответила кратко:
— Красиво.
Он заметил, как холодно и безучастно она сказала это.
— Нет, скажи откровенно, что ты об этом думаешь?
— Что я могу тебе сказать? Это красиво, но… это неправда.
Даже и эти ее слова не убедили его. Он считал, что она несправедлива к нему, и объяснял это ухудшением ее здоровья.
Она уже из Праги приехала похудевшая, побледневшая, с выражением усталости в глазах.
В последнее время состояние Марии ухудшилось. Хотя она делала над собой героические усилия, по лицу было видно, как она страдает, и внешние признаки болезни скрыть она не могла.
Есениус стал
— Почему ты не ешь? — спрашивал он озабоченно.
— Я поела, — отвечала она. — Не дождалась тебя…
Однажды в кухне он нашел тарелку с недоеденной овсяной кашей. Это и была ее еда.
Подозрение, которое было сначала робким, как первый удар цыпленка по скорлупе яйца, начало расти. Страшное предчувствие набросило на его жизнь мрачную тень.
Он пригласил на консультацию доктора Риччи.
Итальянский доктор подтвердил его диагноз.
— Рак желудка, вы были правы, — сказал он в прихожей тихо, чтобы больная не услышала.
Хотя Есениус и сам точно знал ход этой ужасной болезни, он спросил у своего коллеги, как непосвященный, который ждет хоть какого-то утешения:
— Как вы думаете, долго она еще будет мучиться?
Риччи пожал плечами.
— Вы же знаете, как это бывает. Все зависит от сердца. Месяц… два месяца… не больше трех. Теперь надо только стараться облегчить ее страдания… Это будет тяжело и для нее, и для вас. Да поможет вам бог…
Следующие недели были очень грустными. Мария так слабела, что не могла ходить. Она лежала и молилась. Но молитвы приносили облегчение только душе. Она похудела еще больше, лицо стало пепельным, нос заострился — словом, Есениус уже видел «гиппократовские знаки», знаки смерти…
Мария ждала смерти, как облегчения страданий. Грудь ее теснила страшная тяжесть: страх за мужа. Что он без нее будет делать? Но смерть не отвратить ничем, ни молитвой, ни беспокойством за любимых, которых нельзя оставить одних…
В середине мая Мария закрыла глаза — навеки.
Как дерево, выдернутое с корнями мощным вихрем, как ладья с поломанным веслом в бурном море, — таким был Есениус в эти тяжелые дни. Он смотрел на лицо жены, которое в мигающем свете свеч казалось еще бледнее, чем днем, слушал молитвы двух плакальщиц и думал. Губы машинально повторяли слова молитвы, но мозг был занят другим. Утрату Марии, как свежую рану, он будет чувствовать до самого конца своей жизни. Время, конечно, немного залечит ее, но его жизнь изменится, как меняется река, когда она попадает в другое русло. Восемнадцать лет, которые они провели вместе, оставили глубокий след — он не сможет привыкнуть к одиночеству. И вот эти восемнадцать лет вновь проходят перед ним.
Он упрекает себя, что не часто давал почувствовать Марии, как она ему дорога и нужна. Ему достаточно было знать, что Мария принадлежит ему, что она с ним, что он может всегда и со всем обратиться к ней. Это давало ему уверенность и силы. Знала ли об этом Мария?
Тоска сжала ему сердце. Он никогда не сможет отблагодарить ее теплым словом…
Нет, невозможно, чтобы он никогда не встретился с ней. Смерть не может разделить их навеки. В этом его утешение.
А Есениусу теперь нужно утешение, очень нужно.