Долг, честь, мужество
Шрифт:
— Я уж и не знаю, куда мне сесть, — сказал он Марине и озадаченно развел руками.
Она пододвинула пуф. Аким Акимович сел и оказался у ее ног. Марина украдкой поглядывала на него из-за книги. Произошло то, к чему она и вела: Овеченский обхватил ее ноги и стал жадно целовать их. Марина выждала некоторое время и встала. Поглаживая Овеченскому голову, она проговорила шепотом:
— Ну, хватит. Я же сказала, все зависит от тебя. Тебе где стелить — здесь или на веранде?
Аким Акимович распахнул окно.
— Где хочешь.
Плохо спал Овеченский и встал утром с больной головой. Умылся, раскрыл заветный шкафчик — полегчало.
Когда Марина
...Марина осталась в «Москвиче», а Овеченский ушел в скорняжную мастерскую. Вернулся он с новенькой пыжиковой шапкой. Марина похвалила обнову, сказала, что и сама давно мечтала о такой. Овеченский молча подрулил к «Гастроному». Потом поехали в магазин «Меха». Увидев шубы из колонка, Марина сразу же начала мерить одну за другой. Она то выставляла стройную ногу, то поворачивалась кругом. Покупательницы обступили ее, восклицая: «Какая прелестная вещь! А как она идет вам! Только уж очень дорого». Все это время Марина долгим и умоляющим взглядом смотрела на Овеченского. А он, будто не замечая, облокотился на прилавок и со скучающим видом изучал плакат о культуре торговли. Марина не выдержала, подошла к нему, запахнула шубу и спросила:
— Как ты находишь?
В ее взгляде Овеченский прочел и желание утереть нос этим женщинам, и мольбу, и готовность покориться. «Ну что ж, пойдем ва-банк», — подумал он и небрежным тоном сказал продавщице:
— Выпишите.
Только сели в автомашину, Марина обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. «Лед тронулся», — улыбнулся Овеченский и включил вторую скорость. «Москвич» рванулся с места.
С того дня их взаимоотношения в корне изменились. Теперь Марина старалась предупредить каждое желание своего любовника, но делала это с расчетливой скупостью, надеясь, что в ее паспорте все-таки появится заветный штамп. Овеченский же, насытившись ею, начал подумывать, как бы подготовить из нее смену Настасье. Та за последнее время совсем отбилась от рук, к ней частенько стали захаживать Хмырь с Гундосым, а Овеченский не хотел водить с ними компанию.
Заученным движением Настасья рассыпала карты веером по столу. Она отыскала бубнового короля и только начала гадать, как зазвонил телефон. Настасья подняла трубку:
— Да... Никакого настроения... Ну, уж если очень нужно... Через полчасика...
У кинотеатра ее встретил Серега-Хмырь и передал билет на ближайший сеанс. Настасья сунула ему в карман ключ.
...Первым в квартиру зашел Хмырь, за ним Гундосый и Генка-Студент. Не раздеваясь, выпили, обсудили ход «дела» и распределили обязанности. Гундосый передал Хмырю пистолет. Тот оттянул затвор назад и дослал патрон в патронник. Глядя на приготовления дружка, Генка нащупал в кармане кастет, а Гундосый подбросил на ладони нож. Помолчали. Наконец Хмырь, взглянув на часы, встал:
— Пора!
К кинотеатру подошли порознь. Генка зашел в будку телефона-автомата, а Хмырь с Гундосым стали изображать очередь.
Улица вдруг ожила: кончился сеанс, и люди толпой выходили из кинотеатра. Они делились впечатлениями, пересказывали друг другу запомнившиеся эпизоды фильма. Гундосый, обшарив толпу взглядом, впился глазами в стройную женщину в светлом кожаном полупальто и ее низкорослого, чуть сутулящегося спутника. Выждав, пока народ разошелся, он зашагал к переулку, в который свернула эта пара. За ним следом шли Генка и Хмырь. Генка до боли в руке сжимал
Между тем преследуемая пара миновала сквер и медленно шла к арке многоэтажного дома. Гундосый рванулся вперед и уже занес огромный кулак, собираясь ударить незнакомца. Хмырь весь напрягся — приготовился к прыжку, а Генка следил за женщиной. Но тут из глубины двора послышались голоса. Преступники вмиг преобразились и, круто повернув, зашагали к скверу. Генка вытирал рукавом обильно струившийся с лица пот. Хмырь матерился напропалую, а Гундосый, оглядываясь назад, скрежетал зубами:
— Сорвалось!
...После неудачного «дела» Генка сник. Он рано ложился спать, но заснуть не мог, часто вскакивал с раскладушки, что-то писал в толстой тетради, зачеркивал и беспрестанно курил. К утру в пепельнице скапливалась целая гора окурков. Утром Генка спешил на завод, но и там не находил успокоения, гнал время вперед. А когда приходил домой, снова с нетерпением ждал утра, чтобы отправиться на работу, побыть среди людей.
В четверг он, как обычно, вышел из проходной в пять часов вечера и стал ждать автобуса на остановке. Здесь и разыскал его Хмырь. Поздоровавшись, закурили.
— Пройдем остановочку, — предложил Хмырь.
Генка молча пошел за ним.
— Я вижу, ты того, скис, — Хмырь заглянул Генке в лицо. — Ничего, сегодня подогреешься. В двенадцать. Только в темном приходи.
— Буду, — безразличным тоном ответил Генка.
Уже не в первый раз Овеченский думал, как лучше подойти к сожительнице, чтобы сделать из нее свою помощницу. Попросить сбыть драгоценности? Марина очень жадна, под любым предлогом она оставит часть себе, а это было бы слишком дорогим подарком. Наконец Овеченский решил испытать ее на своих обычных, самых простых делах. Как-то, возвращаясь на дачу, он прихватил с собой несколько пар модных эластичных носков. Привез и положил рядом с коробкой трюфелей. Заслышав его шаги, Марина, беседовавшая на веранде с хозяйкой, вбежала в комнату. Схватила конфеты и тут же заметила носки. За ужином она сказала Овеченскому:
— Какие все-таки мужчины счастливые!
— В чем же наше счастье? — поинтересовался Аким Акимович.
— Ну как же. Такую прелесть делают для вас, — она указала на носки, — а вот для женщин еще ничего подобного не придумали.
Овеченский рассмеялся:
— Вот ты чему завидуешь! Между прочим, на них очень большой спрос. Отбоя нет от желающих. Тут одна знакомая приехала, прохода не дает. Сделай ей несколько десятков пар, и все тут. И отказать нельзя. С другой стороны, самому передавать ей эти носки и брать деньги мне неудобно. А дарить их ей я не собираюсь. Прямо не знаю, как поступить, — говорил Овеченский, а сам пристально смотрел на Марину и мысленно подталкивал ее: «Ну скажи, что ты все сделаешь...»
— Что тут особенного? — залепетала Марина, — делают же люди по знакомству.
— Я понимаю, Мариночка, но самому мне просто неудобно!
— Хорошо, я передам! А что мне за это будет?
— Мариночка! Разве я тебя когда-нибудь обижал?
Марина вскочила со стула, кошкой прыгнула к Овеченскому на колени и лицом уткнулась ему в грудь.
На другой день за полчаса до открытия магазина Овеченский вызвал к себе кассиршу и вручил ей девятьсот рублей:
— Пробьешь по трешнику. В общем, ты знаешь. А это тебе, Танечка, — Овеченский положил на стол десять рублей, подумал и добавил еще пятерку.