Долина белых ягнят
Шрифт:
К сказанному Нарчо мог бы добавить, что во время этой беседы он, отведя Цурку в угол, старался разозлить собаку и натравить ее на «благодетеля». Было бы здорово, если бы Цурка прокусила Чорову сапоги или порвала штаны. Но Цурка, как назло, была настроена миролюбиво.
— Отнять у меня сейчас корову — все равно, что грудного младенца лишить молока. Нас двое. Мы голодны. Не надо мне денег, оставьте меня в покое. Вот мое последнее слово.
— Может, все-таки передумаешь?
— Не передумаю.
— А жертва? Красивое словечко?
— О жертвах моих не
— Тогда пеняй на себя. — Чоров встал, с ненавистью глядя на Кантасу. — Ни по какому делу ко мне не обращайся. Для тебя отныне исполком не существует. — С этими словами он вышел из дома.
Кантаса долго думала: что это значит — «ни по какому делу»? Какие еще могут быть у нее дела к исполкому? Шли дни. Приближалась пора весенней вспашки. Тягла в колхозе осталось мало, говорили — будут пахать на коровах. Это волновало Кантасу. Но ее никто не беспокоил. Если бригадир звал перебирать картофельные семена — ходила. Выяснилось, что не хватит картофельного семенного фонда — понесла почти мешок из своих запасов, когда потеплело и Нарчо открыл яму.
Как-то ранним утром Кантасу разбудил хриплый мужской голос. Нарчо уже не спал. Кантаса выглянула в щель между ставнями. У ворот стоял человек, которому Цурка преграждала путь, заливисто лая.
— Кто это так рано? Ябляга (будь гостем)! — крикнула Кантаса с порога, накидывая на плечи большой платок. Она вышла во двор, цыкнула на собаку. Та послушно затрусила к дому с видом существа, исполнившего свой долг.
У ворот стоял председатель колхоза. В ответ на приглашение войти он только что-то пробурчал. По его мрачному виду было ясно — пришел он сюда не в гости. Из хлева послышалось мычание коровы.
— Я не собираюсь упрашивать. Просто хочу посоветовать тебе согласиться подобру-поздорову. Заплачу по рыночной цепе. — Угрюмый, всегда немногословный председатель и на этот раз не хотел тратить время на то, что и без слов было ясно.
Кантаса знала своего председателя. Мату Маремова поставили во главе колхоза только по причине отсутствия других мужчин. Мату ревностно исполнял указания начальства…
Кантаса не уступила. Чему быть, того не миновать. Коли Самому Чорову отказала, то уж Маремов ее не сломит. Скорей бы открыли детский дом. Тогда можно будет устроить туда Нарчо, а самой, отдав корову, переселиться в аул, где живут родители.
Мату больше ничего не сказал, повернулся и ушел.
Кантаса, повздыхав, решила все-таки отдать корову, когда та отелится. Может, телка удастся оставить себе… Но дальнейшие события разворачивались с быстротой камнепада. Вскоре после ухода председателя пришли двое, обмерили приусадебный участок вдовы. Кантаса подумала, это для определения суммы налога. Но пришельцы, не говоря ни слова, принялись срывать с места и перетаскивать поближе к дому остатки ограды.
— Куда тащите? Рассыплете плетень!
— На топку пойдет, — прозвучал ехидный ответ. — Ограда-то ни к чему. Межи давно распаханы. Помнишь, сама агитировала женщин «все запреты снять». Плетень — тоже запрет, мешает в чужой огород залезть.
— Вас послал Маремов?
— А
Недолго думая, Кантаса собралась и отправилась в район дать бой Чорову, а мальчику, безуспешно пытавшемуся помешать перетаскивать плетень, наказала: — Ни шагу со двора! Слышишь? Глаз с коровы не своди. Я на них управу найду. Попомнят они у меня этот день!
— Завтра и дом будем передвигать! Ищи скорей управу, — со смехом говорили «землемеры».
Как Чоров посмел лишить земли вдову фронтовика? По мере приближения к исполкому негодование в душе Кантасы росло. Чоров прощелыга, вымогатель… У него на лице не кожа, а жесть. Кантаса поставит его на место, чтоб не зарывался!..
Еще пять минут, и она бы не застала Чорова. Он встретил ее почти у выхода из кабинета, даже не предложил сесть. Под окном фырчала машина. Кантаса не сразу заговорила: не могла отдышаться да и слова исчезли неизвестно куда. Стоит женщина, с чего начать — не знает, внутри все кипит. Чоров не стал ждать, пока она успокоится:
— Я знаю, зачем ты притащилась. Передумала — говори сразу. Мне некогда играть в кошки-мышки.
Кантаса поняла, что и председатель колхоза, и двое «землемеров», и Чоров — одна скала. Любые ее слова, как горох, отскочат от камня.
— Это ты велел отнять у меня приусадебный участок? — вымолвила она все-таки.
— Я, и сюда ты явилась совершенно напрасно. Разве я тебе не сказал тогда на прощанье, что двери исполкома для тебя закрыты?
— Другие двери открыты. Я буду жаловаться!
Чоров презрительно ухмыльнулся:
— Жалуйся куда угодно. Только не господу богу. Он меня в ад пошлет, а у меня бронь на лучшее место в раю. — Чоров натянул пальто, висевшее на нем, точно на вешалке, взял со стола дерматиновую папку с бумагами. — Ты, я помню, толковала что-то о жертвах. Где они? Жалеешь для колхоза куска земли, не говоря уже о корове.
Кантаса поняла: ничего она здесь не добьется. Надо действовать иначе. Она пошла к прокурору — не застала. Писать? Пока с письмом разберутся, опоздаешь посадить овощи в огороде. Ноги стали ватными, в голове гудело. Возвращаться ни с чем нельзя. Крутилась, вертелась по райцентру — вернулась в исполком, прошла мимо двери, где размещался женотдел. Заходить, не заходить? Легонько толкнула дверь — закрыта. Кантаса присела, сама не зная зачем. По коридору, беседуя, шли мужчины. Из их разговора она узнала, что назначен новый директор конзавода.
— Это, значит, я? — спросил Кошроков.
— Да, конечно.
Кантаса вернулась домой к вечеру и пришла в ужас. Отчужденную землю успели вспахать и засеять. От участка осталось соток двенадцать, считая землю под домом, хлевом и курятником. Об огороде даже думать было нечего.
— Многолетними травами засеяли, — уточнил Нарчо, на глазах у которого все это происходило. Они с Цуркой сидели на пороге, вдвоем охраняли корову. Рядом лежал кинжал, с которым Нарчо собирался в партизаны.