Долина белых ягнят
Шрифт:
Батырбек подумал: может, и пришел подходящий момент, чтобы сказать правду о Чорове. Многое можно было поведать о председателе райисполкома. И все же он счел за благо промолчать, чтобы его критика тоже не выглядела «заспинной». Только и проговорил:
— Молод он как руководитель. Конечно, опыт — дело наживное. Но он нахрапом берет, приказами действует. Прямо генерал. Вынесет решение — тотчас рой землю. Вот и роем…
— Как Кулов к нему относится? Поощряет?
Оришев ответил уклончиво.
— Об этом я ничего не знаю. Это для меня сфера недосягаемая. До таких высот даже птицы моих волос не донесут. Подумал и добавил: — Молчит —
— Хочу надеяться. Я за то, чтобы начальству говорить правду-матку в глаза, не размышляя, знает оно или не знает. Плохо, когда вершителя судеб держат в неведении, но еще хуже, когда он дает втереть себе очки, закрывает глаза на истинное положение дел. — Кошроков внезапно переменил тому: — А соседей своих ты не пригласил?
— Кого именно?
— Я хотел сказать — соседок. — Кошроков улыбнулся, ощутив неловкое чувство. Вопрос мог вызвать подозрения. — Коллегу по должности — Апчару Казанокову. Девушка видная, боевая. Я бы и ее подругу позвал. Тоже боевая. Недаром назначена директором кирпичного завода.
Батырбек понял, что присутствие этих женщин не только украсит свадьбу, но доставит удовольствие Кошрокову.
— Просто не подумал. Исправлю ошибку. Приедем в аул, пошлю и за Чоровым, и за знатными женщинами. Будет свадьба — настоящая! Я-то думал иначе, думал, соберутся двоюродные, троюродные братья — и всё. Теперь придется переиграть — назовем гостей побольше. С приготовлениями справимся. Род Оришевых дружный, многочисленный — все сделают…
— Если я что-то сказал некстати, извини…
— Гость не может говорить некстати. Я просто не хотел широкой огласки. Чем больше гостей, тем дальше слышно музыку. Мне казалось — ни к чему сейчас пышные свадьбы, люди голодают, не каждый поймет, что у меня-то сын один. Скажут: «С жиру бесится председатель». Я ведь клялся на уставе сельхозартели.
— Тогда не надо. — Кошроков решительно поднял руку.
— Апчару я очень уважаю. Толковая. Всего двадцать два, а по уму от матери своей не отстает. Только не любит она Чорова. Ее подруга — того хуже. Встретятся — друг друга буравят глазами. Их души в один кисет не клади — одна обязательно окажется мертвой.
Разговор пришлось прервать на полуслове. Послышался топот копыт, из-за скалы вырвался табун лошадей с отменным гнедым жеребцом впереди. Жеребец шел рысью, как бы любуясь собой. За ним мчались кобылы с жеребятами.
Доти Кошроков замер на месте. Три-четыре косяка — и его завод стал бы выращивать верховых лошадей для армии… За лошадьми мчался рысью и сын Оришева — Айтек, лучший коневод района.
Слепая Хуара, заслышав дробь копыт, вскинула голову. Мордастенький жеребенок подошел к ней, остановился в нескольких шагах. Хуара чутьем угадала, что рядом детеныш, придвинулась к нему, предлагая молоко. Жеребенок понюхал, по запаху понял, что это не его мама, попрыгал и, резвясь, помчался в загон, где его поджидал Цухмар. Приплод в этот раз был отменный: жеребята игривые, смешные, еще покрытые медвежьей шерстью, напоминающие стриженых овец с глазами, похожими на сливы, с лоснящимися черными мордочками. Наиболее любознательные подходили к гостю и смотрели на него. Стоило Кошрокову поднять руку, чтобы приласкать их, — и они со всех ног бросались к матерям. Табунщик загонял жеребят в отдельный вольер, чтобы их не зашибли взрослые лошади.
Подъехал
— Двадцать семь кобылиц — вся конеферма, — с грустью промолвил Оришев. — До войны — пусть не на полк, но на эскадрона два хватило бы. Скакуны какие были — сказка!
— Сколько всего загублено лошадей? — спросил гость, немало слышавший о потерях колхозного скота в республике. Как погибли лошади Нацдивизии, он знал лучше всех. Об этом не хотелось говорить.
— На пленуме называлась цифра — сорок пять тысяч.
— Целая конармия.
Айтек повесил бурку на столб, к которому была привязана Хуара, деловито подошел к Доти Кошрокову.
— Как удачно вы приехали. Клянусь, лучшего дня не выбрали бы никогда! — сказал он, протягивая гостю свою грубоватую мозолистую руку. Он был высок, строен, быстр в движениях. Загар покрывал обветренное лицо с карими глазами, в которых искрились задор и веселье.
— Да вот стоим с твоим отцом и думаем: ехать на свадьбу или поворачивать оглобли назад, — шутил гость.
— Клянусь, ни одно колесо в вашей линейке не станет кружиться, если не поедете к нам. Как это так — попрать все хабза, все обычаи? Отец, ты что же молчишь?
Батырбек улыбался.
— Я поехал домой. Не прощаюсь. Жду. — Айтек поспешил к своему коню, сел в седло и ускакал. А Кошроков вспомнил юность, времена, когда он участвовал в скачках, устраиваемых во время свадебных торжеств, командовал конным отрядом.
Не раз он несся по скаковой дорожке со скоростью шестьдесят пять километров в час — летел на крыльях, но все равно видел окружающее, следил за соперниками. Однажды случилось вот что: скакун на старте рванул с такой силой, что Доти, который, видимо, расслабился на мгновение, слетел с лошади. Но заезд пошел, фальстарта не дали. Жеребец, оставшись без седока, продолжал скакать как бы по велению жокея, преграждая путь соперникам. Он правильно распределил силы на дистанции и пришел первым.
Это был крек, каких редко встретишь на ипподромах. В жеребце жили спортивный дух, дух соперничества, даже жажда славы. Он «обожал» бурные аплодисменты, музыку, шум на трибунах. Жеребцу давали молоко, овес, яйца, патоку, а иногда даже сухое вино. Доти, который соблюдал диету не хуже балерины, завидовал своему подопечному.
Война застала Кошрокова сотрудником органов внутренних дел. Вскоре он перешел на новую работу, связанную с формированием воинских частей. Уезжая, пошел прощаться прежде всего на конюшню к своему коню, не раз спасавшему его от бандитских пуль, а потом уж к родным и близким…
— Едем? — прервал Оришев воспоминания Кошрокова.
— Да. Поехали.
Линейка покатила в долину.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1. СВАТОВСТВО БЕЗ ЖЕНИХА
Во двор Оришевых народу набилось гораздо больше, чем ожидал Кошроков. Мужчины, разведя огонь в сарае, кололи дрова, свежевали баранов. Подвесив туши к перекладине, они сдирали кожу деревянным ножом, а то и руками. Им помогали мальчишки, носившие воду, которой обмывали внутренности. По комнатам просторного дома, крытого черепицей, сновали женщины. Из двери и окна небольшого прямоугольного флигеля, служившего летней кухней, валили пар и дым. «Все-таки зря я приехал на эту свадьбу, — казнился уполномоченный, — в конце концов, я здесь не в гостях, а в командировке».