Долина белых ягнят
Шрифт:
— Тогда по одной до песен. Нет возражений? — Чоров наполнил чарки. — Подкрепим силы, да и продрогли мы во дворе. Кому что — говорите: вино, водку, коньяк?
— Наливай, — смеялась Апчара. — Мужчинам коньяк, нам — вино.
И тут заговорила Кураца.
— Если разрешите, я скажу два слова. — Она ни на кого не смотрела и лишь теребила кончик шелкового платка, которым была повязана ее голова. Губы ее дрожали. — Аслан прав. Слово должно быть точным. И мысль, которую оно выражает, тоже пусть будет точной и справедливой. Товарищ Чоров говорил о необходимости жертв, о последнем куске хлеба. Дескать, отдай этот кусок фронтовику, и ты приблизишь час победы. — Кураце было трудно говорить, она и смущалась,
— Ну хватит. Ты на свадьбе. Нечего омрачать чужое торжество. — Апчара обняла Курацу за плечи, привлекла к себе. — Ты не на пленуме, не на активе, хотя, впрочем, на пленумах из тебя слова не вытянешь. Все всё поняли. Только одно неясно — за кого ты предлагаешь пить?
— За рабочий коллектив завода! — нашелся Аслан и вышел, вспомнив про обещанных им певиц.
— Что наболело, то и сказала.
Кошроков ничего этого прежде не знал. Он понимал, что и в тылу живется нелегко, но чтобы от голода падали — не представлял себе.
— Да, мы не только кровью солдат завоевываем победу, — мы ее выстрадали всем народом, — задумчиво и печально произнес он. — Долгожданная победа станет лучшим памятником тем, кто за нее погиб, наградой всем, кто пролил кровь, кто трудился ради нее. Я поднимаю чарку за рабочих, колхозников, за ребятишек, чье детство исковеркала война. Вы видели их сейчас, видели Нарчо. Как они хотят казаться взрослыми! Да они и так взрослые — столько пережить… За их мирное, безмятежное будущее!
Чоров хотел что-то сказать, но в это время в комнату вошли три девушки в сопровождении Аслана и гармонистки.
— Внимание, песня!
— Про войну! Спойте ту, что поете в поле, — просил Батырбек.
— Спойте про войну, — попросил и Цухмар.
Девушки перешептывались, решая, с чего начать. Тем временем в дверь протиснулся раскрасневшийся и озабоченный Нарчо с листком бумаги в руках. Комиссар удивился:
— Ординарец, ты не спишь до сих пор?
Вместо ответа Нарчо протянул своему директору листок бумаги:
— Телефонограмма. Из сельсовета принесли. Я расписался.
Звонил Кошрокову бухгалтер — единственный, кто остался на конзаводе. Он сообщал, что получен наряд на три десятка кобылиц для завода. Так как срок наряда истекал, то бухгалтер счел необходимым немедленно поставить об этом в известность директора. Не получишь вовремя маточное поголовье, — потом когда еще удастся добиться его снова.
Девушки запели старинную народную песню про Адиюх. Юный джигит усадил в седло любимую, сам сел сзади и повез невесту в свой дом. Джигит пел об Адиюх, о высоком небе, в котором отныне засияет еще одна звезда — его любовь. Всадник не спешил — хотел насладиться дорогой счастья. Вдруг из лесной чащи выскочил зверь. Лошадь от испуга шарахнулась в сторону, и влюбленный выронил из рук свою судьбу. Девушка ударилась головой о камень и скончалась на руках жениха. И он в отчаянии запел песню о безграничном горе, превратившем день в ночь, дорогу радости в дорогу печали. Песня заканчивалась словами о том, что неразделимы счастье
Цухмар, эту песню слышавший, может быть, не одну сотню раз, ласково похвалил девушек. Теперь зазвучала песня о войне. «В степях Украины лежат кости наших женихов», — печально пели девушки. По щекам гармонистки текли слезы, она не могла их вытереть…
Кураца сидела с поникшей головой и тоже плакала, Кошроков и Апчара понимали ее. Казалось, песня сложена об Аслануко, погибшем на Дону. Громко застонав, Кураца вдруг сорвалась с места и выбежала за дверь.
— Хватит. Тут не плакальщицы собрались. Тут свадьба, и нечего расстраивать людей. — Чоров хотел прервать песню, но остальные запротестовали.
— Пусть поют! — первой воскликнула Апчара.
— Не мешай. Это не простая песня, это гыбза — горькая песня невест, оставшихся без женихов. — Кошроков сам еле сдерживал слезы, вспоминая Сальские степи. О, сколько близких и родных осталось там! Скоро война кончится, дни ее сочтены. Но еще немало жизней будет принесено ей в жертву…
Девушки, кончив петь, собрались уйти, но тамада остановил их:
— Подождите, голубки мои. Растревожили вы сердца, души растравили, да так, что мы не сдержали слез. Это неплохо. Дай бог, чтобы плакали только от песен. — Цухмар обратился к виночерпию, надвинувшему на глаза папаху, чтобы не были видны его мокрые глаза. — Налей-ка девушкам по чарочке.
— А ты, Чарочка-Апчарочка, угости их чем-нибудь вкусным, — добавил Доти Матович. — Хорошо они поют. Я не слышал этой песни. Кто ее сложил? Кто этот безымянный певец народного горя?
— Это песня горьких лет, — проговорил Аслан. — Теперь возникнут иные песни, радостные, победные. Скоро война остановится там, откуда она двинулась на нас. А ее зачинатели запоют «шишхаег» — плач над конской гривой. Хорошо смоется тот, кто смеется последним.
4. НЕЗАЖИВАЮЩАЯ РАНА
— А существует песня о Нацдивизии? — спросил комиссар.
— Я не слышала, — призналась Апчара. — Может быть, где-нибудь поют, но до нас не дошла. Песня, она как распространяется? Где-то сочинят, и песня начинает ходить от фермы к ферме, от аула к аулу.
— Нет, — убежденно сказал директор школы. — Песни о Нацдивизии нет, хотя Нацдивизия — это незаживающая рана народа.
— Почему? — Кошроков вглядывался в лица.
— Кто знает. Видимо, есть причина… — неопределенно сказал Чоров.
Девушки, покидая комнату, встретились в дверях с Курацей, возвращавшейся к гостям. Кураца хотела уехать домой. Ее с трудом усадили на место.
— Незаживающая рана… Она будет кровоточить долго, — тихо вымолвила Апчара. — Может быть, еще не пришла пора для песен о ней.
— Да, незаживающая рана, — поддержал Апчару Кошроков. — Нацдивизия — детище народа, пример его истинного самопожертвования, желания отдать все ради победы. В детстве я слышал песню, где говорилось: «Я кожу свою сниму с себя, чтобы защитить тебя от холода». Так поступил и наш народ — снял с себя, что называется, кожу. Дивизия саблями встретила танки и мотопехоту противника, но кавалеристы не струсили. Те, кто оказался в тылу врага, сумел вернуться на Кавказ в надежде продолжить борьбу в родных горах. На них вины нет. В первые годы войны в окружение попадали и батальоны, и полки, и дивизии, и целые армии. Они пробивались к своим через линию фронта. Не удавалось — уходили к партизанам. Никакого значения не имеет то, что сколько-то джигитов, потеряв свои части во время сражения и передислокации, вернулись в горы. Пусть они составляют два процента, пусть три. Но девяносто семь процентов выполнили свой воинский долг до конца, бились не на жизнь, а на смерть. Это знает Апчара, знаю я. Помнишь, Апчара, бой у моста через Сал?..