Долина белых ягнят
Шрифт:
— Дайте договорить! — Чоров поднял руку, призывая к порядку. — Подготовку вопроса поручим сельхозотделу, пусть разберется досконально. Дадим на это пять часов. Все данные у них есть. Надо только их обобщить и сделать вывод. Какой толк в говорильне? Если бы наши горы и наши слова превратились в золото, неизвестно, какая куча оказалась бы выше.
В зале нарастал шум. Все понимали — назревает критический момент; любой может попасть под горячую руку начальства и положить на стол партбилет. Никому не хотелось стать напрасной жертвой даже во имя «товарища Плана».
— Не верней ли будет, чтобы присутствующие сами назвали тех, кто
— Правильно. Давайте все обсудим, по справедливости, цифры — это еще не все…
Чоров снова поднял руку, косой рубец у него на шее налился кровью.
— Сельхозотдел подготовит объективные данные. На заседании мы заслушаем «жертву», разберемся в деталях. Рубить сплеча не станем. Наше решение будет обоснованным.
— Давайте так, — нехотя согласился уполномоченный, и все заспешили к выходу, будто тот, кто выйдет последним, и будет принесен в жертву. Многие бросились к телефонам, чтобы получить свежие данные, сверенные с данными «Заготзерна».
Апчара не слишком волновалась за себя. Ее колхоз был одним из лучших, но ей хотелось большего, хотелось выглядеть в глазах Доти передовиком. Ей помогала Кураца черепицей, которую Апчара обменивала на мясо, яйца, масло. Точь-в-точь как делала сама Кураца, когда румынские артиллеристы занимали кирпичный завод.
— Способ испытанный, — смеялась Кураца.
Заседание перенесли на три часа дня, но актив не расходился, люди попрятались по углам, дожидаясь исхода дела. Подготовкой решения занимался сам Чоров. Аппарат же его готовил справку и срочно добывал необходимые документы. Чорова, конечно, обуревало желание сделать жертвой Батырбека Оришева, чтобы пригнуть к земле неподатливого, чересчур совестливого человека. Еще летом у них была схватка по поводу плана сдачи молока. Такие единоборства (так он это называл) Чоров проводил без свидетелей. Он запомнил на всю жизнь беседу с Батырбеком.
— Я рисковал своей жизнью и жизнью моего единственного сына, — сказал ему тогда Оришев, с трудом сдерживая гнев, — чтобы вернуть государству два миллиона рублей. Ни красть, ни заниматься очковтирательством и приписками, как бы тебе этого ни хотелось, я не буду. По пути, на которые ты меня толкаешь, я не пойду.
— На какой путь? Да разве это обман? Если бы ты присвоил два миллиона государственных денег, тебе влепили бы пулю в лоб. И все. А мы разве берем что-нибудь себе? Нет! Тысячу раз нет! Это же просто формальность — найти возможность поставить в отчете те цифры, каких от нас ждут.
— Я работаю не для отчета, а для людей.
— Ну ладно, Оришев. Попомнишь этот разговор! Я твоим носом землю буду пахать. Идеалист нашелся! Не вспашешь — не засеешь всю посевную площадь — пеняй на себя. Я теперь тебе спуску не дам.
Это было в прошлом году. Чоров изо всех сил давил на Оришева. Нередко другим уменьшал план, а ему прибавлял, ехидно посмеиваясь: мол, бьют того вола, который тянет. И Оришев тянул так, что мог в любую минуту надорваться, но не роптал, не унижался перед Чоровым, не просил послабления. Актив видел несправедливое отношение к лучшему председателю колхоза, но молчал, потому что молчал сам Оришев. Тем не менее всем понемногу становилось ясно: так долго продолжаться не может. Когда-нибудь найдется
2. ЧОРОВ И КАСБОТ ДАЛОВ
Заседание началось не в три часа дня, как предполагалось, а значительно позже. «Жертва» не соглашалась с выводами райсельхозотдела. Требовала время, чтобы созвониться с главным бухгалтером и заготпунктом. Участники обсуждения, устав от волнения и ожидания, курили, не выходя из кабинета, переговаривались, спорили, как бы вырабатывая общую позицию по вопросу, который предстояло обсудить. Им уже было известно, кого приносят в жертву.
Прямо перед Чоровым, на противоположном конце стола, сидел плотный, однорукий, рано поседевший человек лет пятидесяти. На шее, на висках у него вздулись вены, напряжен он был так, словно приготовился к прыжку через пропасть. Присутствующие с молчаливым сочувствием поглядывали в его сторону. Это был председатель колхоза «Верхний Чопрак» Касбот Далов. Председателем он стал в те дни, когда после изгнания гитлеровцев спустился с гор вместе со своим партизанским отрядом. В отряд артиллериста Касбота направили прямо из госпиталя, несмотря на ампутированную руку.
— Ждать больше нечего, и так запоздали. — Чоров встал и, как бы испрашивая разрешения, посмотрел в сторону уполномоченного по району, потом постучал карандашом по граненому стакану. Стакан был с водой и не зазвенел. Чоров ударил по графину — тот же глухой звук.
— Да, да. Кукурузу не экономим, давайте хоть время будем экономить, — не поднимая головы, согласился Кошроков, продолжая что-то писать в своем блокноте.
Раздраженный Чоров пытался прочистить горло, чтобы голос звучал повнушительнее. Но, как назло, голос сел.
Тем не менее он уверенно, как всегда, открыл заседание.
— На повестке дня один вопрос — выполнение обязательств по сдаче хлеба государству колхозом «Верхний Чопрак». — Чоров выдержал паузу и добавил: — На мой взгляд, правильнее было бы сформулировать иначе — невыполнение обязательств. Выполни колхоз свои обязательства, мы бы о нем и не говорили. Далов здесь. Прошу дать ему минут пятнадцать, не больше. Далов, ты проект постановления читал?
— И проект читал, и справку. — Касбот боялся, что сорвется и тогда все, что он продумал за эти несколько часов, спутается, получится сумбурно, и его легко затопчут, смешают с грязью.
— Возражения против фактов есть?
— Против самих фактов нет, но факты просто так не возникают. У них есть свои корни, почва. А вот об этом в справке ничего не сказано, будто за цифрами не стоят люди, не скрываются события и те, кто ими управляет. — Последнюю фразу Далов адресовал самому Чорову, считавшемуся уполномоченным по его колхозу. — В проекте постановления сказано: «Кукуруза сгорела в буртах». Почему? Надо же объяснить, как это вышло.
— Вышло это по твоей вине! — взвился Чоров. — Ты вез кукурузу молочно-восковой спелости на заготпункт. Вся дорога словно молоком была залита, из-под арб струйками тек белый сок. А когда заготпункт отказался принять кукурузу, твои люди сотни арб, — повторяю, сотни арб! — драгоценнейшего хлеба свалили в бурты неподалеку. Через несколько дней от них пошел дым. Как это назвать? — Чоров почувствовал себя на коне, его голос обрел металл — как у иного прокурора, убежденного в правоте своих обвинений. — Этому одно название — вредительство!.. Погубили труд целого колхоза за год. Другого слова нет: вредительство!