Долина белых ягнят

Кешоков Алим Пшемахович

На своем пути обиженная вдова встречала людей с разными характерами, в разной мере понимавших свой долг по отношению к одинокой женщине, жене солдата, людей чутких и черствых, внимательных и равнодушных. Увы, беде Нануси нельзя было помочь: слишком силен оказался ее обидчик. В повести была одна, особенно удачная сцена. Описывается гибель новорожденного теленка. Корова мычала, отчаянно лизала детеныша шершавым языком, из глаз ее катились слезы. Сцена эта перекликалась по смыслу с горем самой героини, которая чуть не сошла с ума, когда на грушевом дереве увидела труп своей маленькой дочери.

Повесть взволновала многих. Гневные

письма в газету не прекращались долго. Читатели требовали привлечения к ответственности должностных лиц, несправедливо поступивших с вдовой. Ведь автор не скрывал, что его повесть — произведение документальное. По предложению Кулова бюро райкома обсудило доклад прокурора о фактах бюрократического отношения местных органов власти к жалобам трудящихся. Увы, повесть «Скатертью дорога» пока так и не вышла в свет отдельной книгой… Куантов прекрасно понимал, какие чувства и повесть, и он сам должны были вызвать у «райнача». А Чорова он все же побаивался, и основательно побаивался. Теперь им предстояло схлестнуться по-настоящему. Зураб искал в душе силы, какие помогли бы ему выстоять перед напором чужой наглости и грубости.

— Ну так что же, Куантов?

— Журналист, как и писатель, не может торговать совестью.

— Плевал я на твою совесть и на твою литературу заодно. Тоже мне — Шолохов! Не забывай, высший судья твоей писанины — я. Не ищи защиты на стороне. Даже «в верхних слоях атмосферы». Бесполезно! В этих делах твоя писательница, она же диетсестра, мне не указ. Подумаешь, авторитет. Ее дело — кашу не испортить.

Чоров хотел бы высказаться о поэтессе Галине Вальянской порезче. Вальянская работала в госпитале диетсестрой, и до Чорова дошли слухи, будто она ездит по колхозам, заготавливает продукты для госпиталя, не имея на то разрешения. Но говорить об этом Куантову было бы неосторожностью. Он передаст слова Чорова, и «добыча» выскользнет из рук. Придет время — он и поэтессу выведет на чистую воду. Чоров действовал, исходя из принципа: «Ты вознесся над массой — ты умней массы». Его нисколько не смущали хвалебные отклики литераторов, той же Вальянской о творчестве молодого журналиста. Да, господи, руки не дошли, а то Чоров мог бы организовать обсуждение повести Куантова, скажем, в районной библиотеке; там у него своя библиотекарша, она бы подобрала подходящих участников. Он бы сам просмотрел выступления. Заплясал бы у него этот правдолюбец!

— Я не продаюсь, товарищ Чоров, — тихо, но твердо произнес Куантов.

Зураб, если признаться честно, все же чувствовал себя не очень уверенно. Он вообще был довольно робок. Увечье, полученное в детстве, сделало его инвалидом, он об этом ни на минуту не забывал.

— Ах, не продаешься! Ну, погоди! Локти будешь кусать. Знаешь пословицу: «Саблей ранят — заживет рана, словом ранят — лекарь не поможет»? Ты не одного меня хочешь ранить, а многих уважаемых людей. В литературу войти надеешься, но ковровой дорожки не жди. Твой путь будет выложен булыжником…

— Факты очевидны. Любая комиссия их подтвердит. — Зураб, наконец, подавил страх. Выпрямившись на стуле, он впервые смело взглянул в глаза Чорову. — Я писал правду.

Чоров не предполагал встретить такую твердость в калеке, пусть и научившемуся водить пером по бумаге. Историю жизни Куантова он знал. Настоящим отцом Зураба был офицер царской армии, отпрыск богатого княжеского рода. Впрочем, после революции этот человек ни в какие конфликты

с Советской властью не вступал и честно трудился где-то в России. Приехав в аул, в гости к родственникам, он познакомился с молоденькой девушкой и увлекся ею. Не настолько, правда, чтобы жениться. Девушка забеременела, и родителям пришлось спешно выдать дочь замуж за немолодого бобыля; тот не мог обзавестись женой, потому что нечем было платить за невесту. Вскоре родился Зураб. А спустя год малыша выхватила из люльки, уронила на пол лошадь офицера, которую завели в дом, чтобы соседи не заметили ее. Сухожилия ребенка оказались повреждены, и Зураб стал инвалидом.

Но на этом его испытания не кончились. Он осиротел еще ребенком; его подобрал родственник и приспособил пасти коз. Бог наделил мальчика удивительной памятью и жаждой знаний. Как ни нагружали его работой в доме родного дяди, он все же сумел закончить сельскую школу. Тем временем открыли пединститут, и Зураб стал студентом. Но пришли оккупанты, и учеба прервалась уже на последнем курсе. Куантов очень рано стал писать, посещал литкружок, в институте выступал со стихами на вечерах…

— Это какие же факты тебе очевидны? — язвительно, с угрозой в голосе поинтересовался Чоров. — У тебя что — свидетели есть, документы? Что ты вообще знаешь?!

— О тебе я знаю довольно много, товарищ Чоров. И только плохое.

Чоров опешил:

— Много знаешь обо мне? Да ничего ты не знаешь — сплетнями питаешься, как старуха! В своей поганой повести ты не пожалел желчи и черной краски — изобразил меня самим чертом, только рога и хвост не приделал. И этого, ты считаешь, мало. — Чоров понял: надо обрезать крылья расхохлившемуся птенцу, загнать его в мышиную норку, иначе он натворит такое — не расхлебаешь. — Хочешь заработать на мне больше чем заработал пророк Магомет на коране? Признайся!

— Я вообще ничего не хочу заработать.

— Помяни мое слово. Я думал, ты смышленый парень, а ты дурак дураком. Да и я хорош: предлагаю тебе ни за что ни про что отличное место, создаю, так сказать, условия для расцвета гнилого таланта.

— Не хочу я ничего.

Чоров подумал: настал момент; придется идти с козырного туза, иначе можно проиграть. Он встал, открыл сейф, стоявший в углу кабинета, извлек оттуда пожелтевшую от времени бумагу, молча ее проглядел и, не пряча, повернулся к собеседнику.

— Ты все ратуешь за правду. А об одном забыл. Это тоже правда, и она стоит того, чтобы предать ее гласности.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что ты — сын белогвардейского офицера. Эту правду ты ведь не захочешь обнародовать на газетных страницах? Ты выбираешь ту правду, которая тебе по душе, — как смушковую папаху на базаре.

— Ложь. Чистейшая ложь! — Зураба словно током ударило. Он с силой сжал костыль, стараясь подняться во весь рост, чтобы смотреть прямо в лицо Чорову.

— Нет, не ложь. Я прикажу — всю подноготную твою мне положат на стол. Увидишь, как повернется твоя судьба. Пулей вылетишь из института. Посмотрю, и как тебя будут печатать в газете. К редакции на пушечный выстрел не подойдешь. Все двери перед тобой захлопнутся.

«Он роет мне могилу, — подумал Куантов. — Но отступать уже не могу. Жребий брошен. Я не буду уважать себя, если сдамся сейчас, пойду на эту уловку. Если ему удастся склонить комиссию на свою сторону, пошлю письмо в «Правду», а копию положу прямо на стол Зулькарнею Кулову».