Долина белых ягнят
Шрифт:
— Ничего… — произнес он, успокаиваясь.
— Что — «ничего»?
— Я позабочусь, чтобы о делах нашего района узнали все в республике. Поеду в Москву, но добьюсь своего.
— Может, тебя до станции довезти? — злобно хихикнул Чоров. — Ты не доедешь до Москвы. Даже до Кулова не доберешься.
— Письмо дойдет.
— Не дойдет. Прямо с почты его принесут в этот кабинет, и я положу его в папку, где уже хранится твоя биография. — Чоров кивнул головой в сторону сейфа. — Вон отсюда! Езжай, куда хочешь!.. — гаркнул он, окончательно потеряв власть над собой.
Пока Зураб на костыле ковылял к двери, Чоров успел добавить:
— …Отпрыск белогвардейский!
— Бери себе эту должность! — возмущенно воскликнул Куантов, исчезая за дверью.
В приемной оказалось немало народу. Зураба встретили сочувственно, но он никого не видел, ничего не слышал и шел по улице, сам не зная, куда.
5. ЛОШАДЬ АЛЬБИЯНА
Конный завод «Марухский» был основан известным коннозаводчиком Гаруном Мамрешевым. Когда-то там содержалось сорок восемь кобылиц и четыре производителя. Хозяин ежегодно продавал десятки лошадей не просто для верховой езды, а «под седло самого шаха», как он сам любил говорить. Когда на Кавказ приехал великий князь Николай Николаевич со своим семейством, горцы преподнесли женщинам шелковую ткань тончайшей работы — весь отрез сквозь перстень протянули, а великому князю подарили редкого скакуна кабардинской породы, выращенного Гаруном Мамрешевым.
Отменными были скакуны для скачек. Например знаменитый Кариб, проданный в Англию за баснословную цену. Кариб участвовал в девятнадцати международных скачках; на двенадцати он взял первый приз, на шести — второй и лишь один раз занял третье место, и то потому, что мчавшийся на полкорпуса позади всадник тянул его за потник, облегчая путь своему коню. Англичанин, владелец необыкновенного скакуна, отдал его на год в качестве производителя в США и получил за это миллион долларов. При Советской власти конный завод пополнился новыми прекрасными лошадьми, элитными производителями, приносившими славу не только заводу, но и всей республике.
Конюшни, овеянные легендой о славном Карибе, были сожжены фашистами, уцелели лишь их мощные каменные стены. Но после освобождения предгорий Кавказа конюшни сразу же восстановили, посадили пирамидальные тополя, заново разбили клумбы, битым кирпичом засыпали дорожки. Название «конский санаторий» вполне соответствовало восстановленным конюшням, обращенным фасадами к Кавказскому хребту. Старые лошадники знали: лошади, как и люди, наделены чувством красоты.
Доти Кошроков позаботился, чтобы и вход в конюшни — просторное помещение, похожее на залу, привели в надлежащий вид — посыпали пол, украсили стены портретами знаменитых лошадей, приумноживших славу кабардинской породы, повесили чудом уцелевшую люстру. Вдоль стен даже расставили венские стулья, словно Доти Матович собрался проводить здесь беседы с лошадьми. В самих конюшнях были укреплены перегородки между стойлами, чтобы лошади не мешали друг другу. Вообще лошадь, если она здорова, чаще всего отдыхает стоя; однако есть немало лошадей, которые любят спать, лежа на мягкой подстилке.
В разгар уборки конюшен приехала Апчара Казанокова поздравить Доти Матовича с возрождением конзавода. Приехала не с пустыми руками, а с недоуздком, хранившимся у них дома еще со времен гражданской войны. Недоуздок с серебряными позументами был сделан когда-то ее отцом, Темирканом, для «военной» лошади, на которой он вернулся домой после установления Советской власти на Северном Кавказе.
Апчара застала Доти Матовича в леваде. Там переписывали
— Ты можешь отличить серую от вороной? — Айтек серьезно взялся учить Нарчо лошадиной науке.
— Могу.
— А гнедую?
— Коричневый корпус, черная окраска ног, гривы и хвоста.
— Правильно. А буланая как выглядит?
— Песочно-желтый корпус…
— Ясно. Караковая?
— Караковая? — Нарчо почесал затылок. — Не знаю…
— Запомни: черные туловище и голова, ноги рыжие, на конце морды, вокруг глаз и под брюхом подпалины.
— Теперь буду знать. А чубарая — это какая?
— По белому корпусу черные или коричневые пятна. Бывает — по темному корпусу белые пятна. Но такой масти в нашем табуне нет.
— Есть одна. Корпус рыжеватый, хвост и грива светлые.
— Много еще мастей?
— Много. Всех не перечислишь. Саврасая — светло-гнедая, с желтизной. Соловая, буланая… Их на заводе также нет. Это татарская порода, они малорослые и нам ни к чему. Давай, пиши свои таблички и не ошибись. Перепутать масть — позор для лошадника.
Нарчо хотел попросить Айтека рассказать о лошади, прожившей тридцать девять лет. Необыкновенное долголетие! Лошади ведь в среднем живут до двадцати лет. Но в этот момент послышался знакомый женский голос:
— Поздравляю, Доти Матович! — Это была Апчара. Доти был приятно изумлен.
— А-а, товарищ председатель! Прошу к нашему шалашу. Посмотри, сколько лошадей! Спасибо, Апчарочка, за внимание. Но, знаешь, его не только люди понимают и ценят. Иной скакун так привыкает к аплодисментам, что и с арены не хочет уходить, упирается, дескать, похлопайте, не жалейте рук.
— Да-да, вы правы. Был у нас Шолох, он, как ребенок, любил, чтобы его ласкали, хвалили.
Апчара пошла к лошадям и стала внимательно их рассматривать, зная, что половина — из Нацдивизии. Она унеслась мыслями в Сальские степи, где из окопов, зарывшись в землю, стреляли люди, готовившиеся к лихим кавалерийским атакам. Они отбивали атаки танков и мотопехоты, а их лошади в это время стояли в балках, садах, под деревьями и гибли от бомб и снарядов или, порвав вожжи, испуганно убегали в степь… Внезапно Апчара остановилась, как вкопанная, возле гнедой кобылицы, всматривалась в ее глаза, в очертания изящной головы, в какие-то еле уловимые черты, что отличают лошадей друг от друга. Убедившись, что она не ошибается, девушка вскрикнула в восторге:
— Она! Клянусь памятью отца, она! Доти Матович, иди сюда! — Апчара, не отрывая глаз, смотрела на дремавшую кобылицу.
— Что «она»? Нашла знакомую?
— Это лошадь Альбияна!
Доти Матович со знанием дела возразил:
— Ошибаешься. У твоего брата верховой лошади не могло быть. Минометчикам не полагалось…
— Да я знаю. Но он верхом и не ездил. Лошадь запрягали в повозку, где лежали минометы.
— Вот это могло быть.
Апчара прикрыла глаза: «Я же помнила ее кличку. Альбиян ездил на этой лошади в штаб полка, Даночку по аулу катал, приезжая. Как же ее звали?..» Даночка говорила: «Покатай меня на…»