Долина белых ягнят

Кешоков Алим Пшемахович

Кошроков поначалу не доверял Чорову, когда тот навалился на Далова, но теперь дело обернулось неожиданной стороной. Уничтожить тысячи центнеров кукурузы! В колхозе, земля которого дала такой богатый урожай!..

Далов терял самообладание. Он побледнел, кровь, заливавшая лицо, разом отхлынула от щек, здоровая рука отяжелела, заныла культя ампутированной. Касбот ощутил ком в горле.

— Дело не в названии, а в причине, в прямом виновнике несчастья…

Доти Матович был настолько потрясен услышанным, что не хотел даже слушать про причины. Подобному и объяснения нет. Ничто не может оправдать такого председателя

колхоза. И как это он, уполномоченный по району, не поехал в «Верхний Чопрак»?!

— Перед нами прямой виновник. Вон. У края стола.

— У какого именно края? — Как ни старался Касбот сдержать себя — не выдержал. Он и сам не узнал собственного голоса. — Прямой виновник там, где ты стоишь. — Далов стукнул кулаком по столу. — Прямой виновник — это ты, товарищ Чоров!

— Ну, знаешь ли, валить с больной головы на здоровую… — Чорову хотелось заорать, замахать в злобе руками, но — надо отдать должное выдержке «райнача» — он ограничился презрительной усмешкой. Уполномоченный не должен был видеть — каков он, когда разойдется, какими методами привык бороться с противниками. — Я считаю, нечего тратить время на дальнейшее обсуждение, — вопрос ясен. Давайте решим, может ли Далов оставаться в партии, остальное — дело прокурора.

— Ты мне дал пятнадцать минут. Я своего времени не исчерпал. И прошу присутствующих…

— Дайте ему договорить, — сухо попросил Доти Матович.

Остальные поддержали полковника.

— Пусть говорит! — с места крикнула Апчара.

Вмешался и Оришев:

— Вопрос ведь идет о добром имени коммуниста и фронтовика!

Слова «коммуниста и фронтовика» как бы вернули Касботу силы. Коммунист и фронтовик, он не сдается, не спасует перед подлостью. Голос его снова обрел твердость, взгляд — спокойствие.

— Я буду краток. Те тысячи центнеров кукурузы, что вы потом видели в буртах, сначала лежали на токах и на плетнях для просушки. Мы хотели довести их до кондиции. Я поехал в «Заготтранс» заблаговременно договориться насчет машин…

— Нас не интересует, куда ты ездил. Ты по существу говори! — Чоров навалился на стол, впился в Касбота красными, воспаленными глазами.

— А меня интересует! Говори, Далов! — Доти Матович уже обо всем догадывался.

— Пока я ездил, за меня судьбой годового урожая распорядился Чоров. Это он приказал бригадирам и главному агроному немедленно вывезти всю кукурузу в «Заготзерно», потому что торопился с выполнением плана. Грозил тюрьмой в случае отказа. Куда было деваться? Мобилизовали весь транспорт нашего колхоза. «Заготзерно», конечно, не приняло кукурузу повышенной влажности. Возчики свалили ее в бурты. Через день, вернувшись и узнав обо всем, я срочно послал людей, чтобы они перебирали кукурузу, берегли ее, не дали сгореть в буртах, но дело уже было сделано. Сотни три центнеров пришлось привезти назад… В нашей беде виноват именно ты, товарищ Чоров! У меня все!

— Вот теперь вопрос более или менее ясен. — Доти Матович теперь смотрел на Далова другими глазами.

— А мне совсем не ясен! — Чорову было трудно сдерживаться, он напрягался изо всех сил, чтобы не поднять свой обычный крик, не разразиться ругательствами, оскорблениями. — Мне вот не ясно, Далов, почему ты выломал кукурузу, если она была зеленая, а если выломал, почему не отправил в государственные закрома,

а рассыпал на полевых станах — дескать, берите, несите домой, тащите, кто сколько может…

— Я не среди воров живу! — возмутился Касбот Далов.

Доти Матович, подсев к Чорову, принялся внимательно перечитывать справку, подчеркивая цифры.

Чоров продолжал, не слушая оппонента:

— Чтобы не мешать расхитителям, председатель сел на коня — и был таков. А на току только того и ждут, чтобы уволочь сапетку початков. И еще нахальства набрался — вводить нас в заблуждение: «Сотни три центнеров пришлось привезти назад». Куда ты повез эти три сотни? Где они? — Чоров уже почти визжал. — Я повторяю: мы зря теряем время. Нужно воздать по заслугам тем, кто потворствует расхитителям: надо исключить Далова из рядов партии.

В зале воцарилась гнетущая тишина. Чоров шумно дышал, отдуваясь. Участники обсуждения не спешили с выводами, ждали, что скажет Доти Матович. Всеобщее молчание действовало Чорову на нервы:

— Как, товарищ полковой комиссар, исключаем? — почти шепотом спросил охрипший «райнач» комиссара, подсевшего к нему поближе, чтобы можно было переброситься словами в сложной обстановке.

Доти Матович полистал толстый блокнот, будто там искал ответы на вопросы, поднял голову, поглядел на Далова.

— Где руку потерял?

— Под Сталинградом. — Далов с трудом перевел дыхание. — Граната в руке разорвалась.

— Мы все фронтовики, меченные войной! Нечего прикрываться фронтовыми заслугами! — Чоров почувствовал, что земля под ним заколебалась… — Кто за исключение, прошу голосовать!

Доти Матович не успел сказать ни слова, как Касбот изо всей силы рванул на себе телогрейку. Все увидели ордера и медали, украшавшие его грудь, нашивки за ранения. От ватника отлетели пуговицы, покатились по дощатому полу.

— Ты не исключишь меня из партии, Чоров! — Далов говорил громко, задыхаясь. — Я не отдам тебе свой партбилет. Не отдам, слышишь, я партийные взносы платил не деньгами — кровью. Вот пометки об их уплате. — Далов стукнул кулаком по полоскам нашивок. — Ты бросил мне обвинение, а я возвращаю его тебе. Это ты, ты повинен в гибели хлеба. Никто с токов кукурузы не уносил. Ни одного початка! Ручаюсь за это головой. Пусть колхоз останется без семян, пусть ни грамма мы не раздадим на трудодни, но весь урожай пойдет в государственные закрома. Возможно, мы бы выполнили план. Однако по твоей милости нам его завысили! Кому-то занизили, а нам завысили. В схватке я, может быть, лишусь уже не руки, а головы, но тебя выведу на чистую воду. Я поеду в Москву, там все выложу. А вы голосуйте!.. — голос председателя «Верхнего Чопрака» дрогнул, из груди вырвалось что-то похожее на рыдание, на стон, но он мгновенно овладел собой и, резко повернувшись, направился к двери.

— Далов, подожди! — почти крикнул полковник. И строго заговорил: — Тебе еще не разрешили уходить. Грозишься вывести Чорова на чистую воду, а сам бежишь с поля битвы?! Не по-сталинградски это. А мы-то еще не высказались!.. Лично я верю тебе, Далов!

— Пусть бежит. Прикрывается, понимаешь, боевыми заслугами! — Чоров хотел еще что-то сказать, но понял, что сейчас лучше смолкнуть.

Далов остановился у самого выхода, будто собирался выскочить на порог, если у него захотят отнять партбилет.