Долина смерти

Халле Карина

Пожимаю плечами, не отрывая взгляд от моркови.

— Просто концентрируюсь.

— На овощах? Или на том, зачем ты здесь на самом деле?

Мой нож замирает в воздухе.

— Я же сказала. Хотела помочь с ужином.

— Ага, конечно, — прислоняется бедром к столу, скрестив руки на груди. — Если кому-то от меня что-то нужно, они обычно просят прямо. А ты — действуешь исподтишка, пытаешься быть полезной. Это… обезоруживает.

Кладу нож и поворачиваюсь к нему. Пристально смотрю.

— Ты знаешь, что мне

нужно. Это стоит сто тысяч. Думаешь, у меня есть скрытые мотивы?

— Думаю, люди редко честны в своих желаниях, — он смотрит прямо в глаза. Оценивающе. — Особенно такие, как ты.

— Такие, как я? — переспрашиваю нервозно. — И что это значит?

Если он снова назовет меня городской штучкой, клянусь, богом…

— Такая, которая появляется ниоткуда, задает вопросы, на которые уже знает ответы, размахивает деньгами, — он подходит ближе. Дышать становится труднее. — Наблюдает за всем, запоминая детали. И, кажется, не боится того, чего следует бояться.

Меня обдает жаром. Сглатываю. Сердце колотится. Вблизи видно, как пульсирует вена на его шее, и золотые искры в его глазах.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

И это к лучшему.

— Правда? — его голос становится ниже, хриплым. — Я вижу твое отчаяние. И знаю, на что оно толкает людей.

На мгновение я замираю. Не могу думать ни о чем, кроме жара его тела и остроты его взгляда.

Затем он отступает и возвращается к готовке, словно ничего и не было.

Я смотрю на него, сердце стучит как сумасшедшее, на лбу выступает пот.

Прочищаю горло, чтобы избежать неловкости.

— Ты решил, каким маршрутом мы пойдем? — спрашиваю я, мой голос дрожит.

Он останавливается и смотрит на меня через плечо.

— Я не могу планировать маршрут, пока ты не расскажешь мне больше о своей сестре.

Верно.

— Хорошо. Что ты хочешь знать?

— Все, — твердо говорит он и отворачивается. — Почему она приехала сюда. Что она искала. И куда, по-твоему, она могла уйти.

Я вздыхаю и прислоняюсь к столу, не зная, с чего начать. Мне трудно говорить о Лейни, не потому, что я начну плакать (я научилась контролировать свои эмоции), а потому, что я не могу говорить об этом поверхностно. Значит, Дженсен узнает каждую неприятную деталь о нашей жизни, а чем меньше он знает, тем лучше.

Но я начинаю рассказывать. Я говорю об одержимости Лейни экспедицией Доннера, о ее проблемах с психическим здоровьем, о смерти моей матери, затем отца (хотя я опускаю подробности его смерти, так как не хочу, чтобы Дженсен знал, что он был полицейским), и о том, как все это повлияло на сестру. Затем я говорю о мужчинах, с которыми она всегда была, в конце концов, об Адаме, к которому я всегда испытывала неприязнь.

— Неприязнь? — спрашивает Дженсен. — Почему?

Я на мгновение прикусываю нижнюю губу.

— Скажем так, у меня есть опыт общения с определенными

типами мужчин, и он казался именно таким. Обаятельный и кажущийся легким в общении, но контролирующий и вспыльчивый. Я встречалась с ним всего дважды, приглашала их на ужин, прежде чем ее состояние начало ухудшаться, и она начала придумывать оправдания для него. У меня начало складываться впечатление, что он изолирует ее, но это было трудно сказать наверняка, так как они оба были зависимы.

Он кивает, все еще занятый готовкой.

— И что, по твоему мнению, произошло? Думаешь, он имеет какое-то отношение к ее исчезновению?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Как я уже говорила, Лейни была одержима. Ее сны, зов — она чувствовала, что ей нужно быть здесь. Но дело было не только в том, что она хотела испытать то, что пережили участники экспедиции. Это не историческая реконструкция, а что-то другое.

— Адам ее подталкивал к этому?

— Возможно. Жаль, что я не узнала его лучше.

Он прочищает горло и идет к холодильнику.

— Пиво? — спрашивает он.

Мне бы не стоило, но я киваю. Нужно как-то расслабиться.

— Не откажусь.

Он смотрит на меня как-то оценивающе, словно не верит ни единому моему слову. Открывает бутылку открывашкой и протягивает мне. Наши пальцы случайно соприкасаются. И хотя искры не летят, по спине пробегает предательская дрожь.

— Спасибо, — шепчу. Мне не нравится его изучающий взгляд. Такое ощущение, что он пытается прочитать меня. Хотя я стараюсь быть максимально откровенной.

Наконец он поворачивается и возвращается к тушеному мясу.

— Итак, Лейни и Адам приехали сюда, и в городе нет никаких следов их пребывания. Но это не значит, что их не было в городе. Возможно, полиция плохо выполнила свою работу по поиску.

— Да, ну, это само собой разумеется, — устало говорю я, прежде чем сделать глоток пива. Оно ледяное и как раз то, что нужно. — Копы — чертовы идиоты, и такие девушки, как Лейни, никогда не являются их приоритетом. Не говоря уже о том, что если бы между ними было какое-либо домашнее насилие, они, вероятно, приняли бы сторону Адама. Я видела это много раз.

— Неужели?

Тон у него невинный, но Дженсен МакГроу — последнее слово, которое я бы использовала для описания этого человека.

— Это проклятие семьи Уэллс, — полушутя говорю я.

Он как-то напрягается, и я боюсь, что он подумает, что я вру, и начнет меня допрашивать. Мне, в принципе, везло с парнями — в том смысле, что я никогда не была жертвой домашнего насилия (наверное, потому что для меня отношения — это секс на одну ночь). Но я слишком много видела женщин, которые пропадали или погибали от рук своих партнеров. И каждый раз копы закрывали глаза на очевидное, объявляя девушек сумасшедшими.

— Полагаю, ты ничего о них не слышал? — спрашиваю я.