Дом, где живет чудовище
Шрифт:
— Вам все еще холодно? — удивился Эдсель. — Вы дрожите.
— Вам показалось.
Я шевельнула плечами, сбрасывая камзол и ощущение от рук.
Мы шли к таверне, где Эдсель оставил лошадь.
— Почему вы не сказали о волнах, вы ведь знали?
— Я пытался, но вы не стали меня слушать. Здесь холодное течение у самого берега и впадина.
— Можно было обойтись без долгих предисловий.
— Хорошо, — в голосе шуршал гравий. — Я запомню.
Меня
— Надо думать, вы не захотите сесть верхом.
— Верно, — с несказанным облегчением проговорила я, а Эдсель погасил улыбку, как свечу колпачком, развернулся, рывком развязал ремни поводьев на перекладине коновязи и, не глядя на меня, направился в обход таверны. Лошадь недовольно фыркнула, дергая головой, но этим ее протесты и ограничились. А у меня возражать вообще оснований не было. Великое дело — улыбка. Настроение Аларда Эдселя, как ветер перед штормом, может мгновенно поменять направление.
И ни слова больше.
Через полчаса я отчаянно жалела, что не надела чулки. Песок попал в туфли, и я стерла ноги. Признаться — расписаться в собственной глупости, ведь я так упрямо отказалась сесть на лошадь. Эдсель, изображая благородство, тоже шел пешком. Верхом ехала моя корзинка. Я переступала ногами все медленнее. Вот между мной и Алардом узкая лошадиная голова с чуткими подрагивающими ушами и блестящей гривой, вот уже шея, грудь и передние ноги. Потом я взялась за стремя, чтобы совсем уж не отстать.
Чулки лежали где-то в корзинке. Впереди виднелся поворот, а за ним будет тот плоский камень. Я планировала присесть и, пусть и запоздало, исправить досадную оплошность. Становилось неловко от того, что мне придется сделать это в присутствии Аларда, хотя на пляже я, задирая подол до колен, и тени стеснения не испытывала, разве что когда стояла в мокром насквозь платье и белье, а он был передо мной и руки касались…
Он и сейчас передо мной. Полшага и между нами не будет ничего, кроме звука метронома. Два удара, один за другим, тишина, снова стук и ничего. Между нами не будет… А так…
Край седла уперся в лопатку, под спиной мягко ходил теплый лошадиный бок.
— Вы нарочно испытываете мое терпение? Упрямитесь, ведете себя…
— Как?
Его голос — шелестящий гравий, мой — ветер в ветвях. Высоко и почти не слышно.
Он замолчал. Коснулся моей руки, той, что я продолжала держаться за стремя, и она упала в его ладонь срезанным бутоном. Алард поднял бутон повыше, распрямил другой рукой пальцы-лепестки, слушая, как мечется в моей груди эхо его метронома, как сбивается от его прикосновений мое дыхание.
Я опустила глаза, а потом и вовсе закрыла. Чтобы не видеть границу. Но от того, что мы не желаем смотреть, границы никуда не деваются. А так хочется…
Ближе…
Его колени вплотную
— Что хотел от вас Лансерт? О чем вы говорили с ним, когда были в Статчене с Лексией?
Это было совсем-совсем не то, что я ожидала сжавшимся в ноющий комок сердцем и чувствуя, как саднят вмиг пересохшие губы. Маска царапнула пылающую кожу. Я распахнула глаза и уперлась взглядом в грозовое серебро.
Порыв ледяного ветра обжег лицо. Я рванулась. Напрасно. Моя рука в плену его рук, как в капкане, а тело страшной памятью помнит: поймали — замри. И мне сейчас не спрятаться, не свернуться, притянув колени к груди, не спрятать сердце. Как беспечно. Беспечно и глупо.
— Что он от вас хотел?
— Не ваше де… — Возмущение затолкало старые страхи на дно, а я вспомнила, что у меня вообще-то две руки и уперлась Эдселю в грудь, н проще скалу с места сдвинуть… — Разве не вы сами просили его?..
— Мое. Я. Сам. Что он хотел?
— Вы следили!
— Спрашивал о том, что происходит в доме? Просил наблюдать? Отвечайте!
— У меня нет привычки шпионить и подглядывать ни по собственному почину, ни по чьей-либо просьбе!
— Орвиг сказал, вы едва не потеряли сознание. Это было как в столовой?
Между нами только моя рука с немеющими пальцами, вторая в капкане. Его лицо так близко, что мы касаемся друг друга дыханием
— Не ваше… — шепчу, осторожно, чтобы не коснуться губами.
— Что. Он. Хотел. Говорите! Элира… Иначе…
Два глухих толчка. Тишина. Тишина. Тишина. Там, у него в груди, тишина и далекий рокот.
Ветер ударил, вбивая между нами ледяной клин, бросил в лицо Эдселю мои волосы, будто плетью стеганул. И тот отшатнулся. Всего на мгновение. Побледнев, схватил меня в охапку и рывком забросил в седло. Лошадь всхрапнула и присела, я вцепилась в луку. Эдсель цапнул меня за голую щиколотку, устраивая ногу в стремени, сунул мне поводья. Горячие пальцы обожгли, как и там, на щиколотке, казалось, кожа вздуется волдырями, но она покрылась мурашками озноба от очередного порыва ветра.
— В дом, сейчас же, — приказал Алард и ударил лошадь.
Та сорвалась с места, и если бы Эдсель не обмотал поводья вокруг моих запястий, я свалилась бы в тот же миг. Мне осталось только бросить назад короткий взгляд и постараться удержаться в седле.
На дороге позади уже никого не было. Стремительно темнело. И получаса не прошло, а вместо яркого дня — густые сумерки. Уши и затылок сдавило, хотелось все время сглатывать, чтобы избавиться от мерзкого ощущения. Ветер хлестал в спину и бил со стороны, будто хотел сбросить меня. Лошадь, привыкшая к другому наезднику, упрямилась, пока я не поддала ей пятками, и в ворота поместья мы ворвались дыша так, словно бежали наперегонки.