Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
– Негры, к чертям собачьим Лондон! Домой, домой, едем домой!
Как, почему я об этом не подумала раньше? Уму не постижимо, что за помрачение нашло. Или уж так прочно отложилось в голове, что дом недостижим, что тысячи, десятки, сотни тысяч чернокожих пересекали Атлантику в одном направлении и никто никогда – в обратном?
Но мы-то были не кто попало.
Вот они, трубы Олокуна!
Вот о чем бог моря, предвестник перемены ветров, предупреждал меня тревожным гулом своих раковин.
– Каники?
Он улыбался невозмутимо, сидя прямо на полу у стенки, и держал горящую сигару двумя пальцами –
– Как же ты, брат?
Он отмахнулся от облака дыма:
– Да я тут думаю кое о чем, – сказал он неопределенно. – Снарядить корабль в Африку – это не раз плюнуть. И тебе еще придется уговаривать англичан.
– Вот уж нет, – заявила я. – Это будет прозе всего остального.
Легли поздно, взбудораженные и встревоженные. Неужели дом? Солнечный, золотой дом в стране, где все равны, потому что все черны? Долго не могли уснуть.
Не спали и в соседней каюте. Через дубовую переборку отчетливо доносились голоса.
Я прошу меня простить: я знаю, что подслушивать нехорошо. Однако школа лондонских горничных к этому просто обязывает (а, впрочем, и не лондонских тоже).
Меня извинит то, что речь шла обо мне.
– Какая женщина, дядя, какая женщина! А шарм, а спокойствие! А как держит себя!
– Да уж, стоит голяком среди полсотни мужчин, и хоть бы бровью повела.
– С такой фигурой можно вообще ходить без одежды.
– Что думаешь, а в Африке так и ходят…
– А выговор! Какой у нее безупречный английский! А манеры? Это уникум какой-то.
– А еще хороший комплимент – скажи, как владеет ножом. Она убила в это утро пятерых, мой мальчик. Но за это я премного благодарен, иначе бы мы с тобой сидели сейчас не в каюте, а в трюме. Беглая рабыня, шустра бабенка эта необыкновенно, награда за ее голову, надо думать, не мала. Они все хороши, эти рожи, видел ты их за ужином! А этот косой черт! А тот размалеванный! Ужас!
Наверняка за ними много чего числится. И откуда она, черт ее дери, знает Митчелла? И что за шум они подняли там за стенкой? И что с нами будет завтра? Ох, у меня голова сейчас треснет!
Возникла пауза, после которой молодой Мэшем мечтательно произнес:
– Но все-таки, дядя, какая женщина!
– Ты рехнулся, – ответил старший. – Ты точно рехнулся, Санди. У тебя отсырели в трюме мозги? Ты всегда любил брюнеток, но не настолько же жгучих! Ладно, мы не будем обсуждать, кто она и что натворила. Прими в соображение хотя бы то, что она может тебя уложить одной левой, если ей что-то не понравится, а ее верзила муж отшибет тебе голову щелчком. Милое дитя, что сказал Джо Доу? Она говорила, что серая здоровенная собаченция, которую полудохлой притащили с барки, ни более ни менее как ее сын. Дикость, Санди, совершеннейшая дикость. Выкини из головы весь этот вздор и думай о деле.
Тут мистер Санди пустился в длинную речь о том, что все люди – люди, что рабство калечит судьбы и губит таланты, а красивая женщина – всегда красивая женщина… Это я знала без него и потому, измученная за беспокойные сутки, уснула под эту колыбельную песенку.
Островная гряда Хардинес-де-ла-Рейна – тридцать миль островов и островков, проливов, заливов, лагун, мелей, рифов и проходов, – черт ногу сломит! Клипер бросил якорь в одной из укромных, со всех
Мы прибыли на острова на другой день после полудня. До того момента, когда корабль бросил якорь в мелкой бухте, все были заняты по горло.
Каники с англичанами налаживал службу: все-таки матросами наши негры были никудышними.
Мы с Факундо наводили ревизию добру, которое не принадлежало Мэшемам – тому, что было награблено испанцами бог весть где и свалено в кормовом трюме без всякого порядка: ткани, ковры, посуда, одежда, бочонки с вином, бутылки с ромом и виски и полным-полно всякой провизии. На барке в трюме тоже было полно бутылок и тюков с тканями, кружевами и лентами, и, кроме того, упаковки цветного бисера, – товар бесценный, если иметь в виду предстоящее путешествие. Еще мы успели до вечера раздать штаны, рубахи и платья нашей оборванной команде. Принарядилась и я вместе со всеми. После стольких лет щеголяний в штанах и рубахе непривычно и странно было чувствовать льнущие к телу мягкие ткани, путавшиеся в ногах накрахмаленные нижние юбки, стесняли движения узкие рукава, сжимали ноги легкие козловые туфельки на каблуках.
В каюте, где переодевалась к ужину, стояло зеркало, можно было полюбоваться на себя во всей красе, и я себя не узнавала. И Гром не узнал, вернувшись с берега – спускал лошадей, чтобы попаслись на берегу и отдохнули от качки, и Пипо не узнал – он меня такой еще не видел. На моих парнях тоже были обновы – рубахи и штаны, но от обуви отказались наотрез и пошли в кают-компанию босиком.
Для мистера Александра мое преображение тоже не прошло незамеченным, ужас как выразительно смотрел он и на меня, и на Грома, который слушал светскую беседу на непонятном ему языке. Санди решился-таки заговорить. Его задела история с Серым, и я рассказала, с чего она началась, почему пес стал моим молочным сыном. Мэшем-старший тоже внимательно прислушивался: право, эта тема очень подходила для светского разговора. А серьезное дело я приберегла на десерт.
– Мистер Мэшем, – спросила я, – что бы вы сейчас предприняли, если бы мы сейчас высадились с вашего корабля и предоставили бы вам свободу действий?
Старик задумчиво почесал бороду.
– Что же, такой поворот событий меня бы устроил, – сказал он с некоторым оттенком сомнения в голосе. – Конечно, от нашей команды осталось всего ничего.
Но дойти до Ямайки мы смогли бы. Там бы я набрал новый экипаж, отремонтировал бы судно и продолжил бы прерванное путешествие.
– Понеся при этом убытки?
– Разумеется, миссис Кассандра, дела серьезные. Разумеется, мы благодарны вам, так же как и мистеру Филомено, за ваше спасительное появление, иначе речь шла бы не об убытках, а о банкротстве. Леди, нас свел несчастный случай, который мы общими усилиями обратили в счастливый. И если на этом злоключения закончатся – видит бог, я буду счастлив.
– Ваши, сэр, близки к завершению. До завершения наших гораздо дальше.
– Простите? – так и вижу перед собой его зависшую над коробкой с сигарами руку.