Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Сумерки спустились мгновенно; с зажженным трехсвечником в руках вплыл старинный знакомый, портняжка Кандонго. Слышалось откуда-то приглушенное конское ржание.
Стрекотали сверчки, тягуче плакал сычик-дуэнде. Закрыть глаза – и словно лет десяток долой с плеч, так знакомы эти звуки и ощущение бегства. Вот сейчас послышится насмешливый резковатый голос:
– Ты вернулась на старые следы, кумушка?
– Не думала, но пришлось, брат мой. Судьба привела нас сюда, но без тебя эти горы пусты.
– Ты неправа, унгана Кассандра. У этих гор есть вы, есть и другие,
– Нет другого такого, как ты. Почему ты захотел оставить нас, брат?
– Я исполнил свою жизнь, сестра моя. Я не мог закончить ее иначе: не по мне остаться с разбитой чашей в руках.
– Ты не жалеешь ни о чем?
– Я оставил по себе потомство на память. Что еще нужно человеку?
– Ждешь ли ты нас к себе на небесные тропы?
– Ваше время не скоро придет, ваши жизни еще не исполнены. Элегуа будет хранить вас, и Легба положит перекрестки земли и моря под ваши ноги. Помните меня на своих путях!
– Твои внуки и правнуки будут ходить по одним путям с нами…
Что это было? Я очнулась на широкой оттоманке в этой же комнате, надо мной – встревоженные лица мужа и сыновей. За окнами голубеет рассвет.
– Ма? Что с тобою, Ма? – спрашивают мальчики, но Факундо дает им знак молчать.
– Ты говорила с ним, моя унгана?
– Да, Гром.
– Ты сказала, что мы любим и помним?
– Да, мой друг.
Он кивает и натягивает мне одеяло под самый подбородок:
– Расскажешь все потом. А сейчас отдыхай: нам на многое нужны будут силы.
Глава семнадцатая
То ли он что-то чувствовал, то ли что-то слышал тоже? Я проспала до обеда; а когда проснулась, в доме стояла какая-то беспокойная суета.
Негры, вышедшие утром на работу, – как раз было время собирать кофейные зерна, – обнаружили на междурядье, на комковатой гряде, лежащую ничком оборванную женщину. Сначала подумали, что она мертва; но когда ее перевернули – оказалось, жива, хотя и без сознания. Это была негритянка лет около сорока, с расцарапанным лицом, сбитыми до живого мяса ступнями и огромным животом. Схватки начались, едва успели донести несчастную до барака. Ребенок родился мертвым, а женщина пришла в сознание через несколько часов.
Она рассказала то, что было видно и так – спасалась от погони. Всегдашняя тактика у негров, если это можно назвать тактикой – бросаться врассыпную.
Большинство попадалось все равно, но некоторым удавалось уйти благодаря ловкости, или, как этой женщине – везению.
Ах, Эскамбрай, ничего-то в нем не менялось! Один ловил и держал, другой скрывался и бежал. Бедолаге принесли поесть, а Факундо все расспрашивал, что и как.
Это был небольшой лагерь в верховьях Сагуа-ла-Гранде, на одном из притоков. Кто-то плохо запутал след, идя домой после ночного воровства, а это вещь непростительная. Лагерь выследили. Дозорные заметили ловцов, когда те были примерно в миле. Люди кинулись кто куда, а большинство – наверх, к пещерам.
Откос ущелья в этом месте
Знали мы эти дыры. В них ходы сообщались между собой, там всегда несло сквозняком, и если выбрать убежище с умом и запасти провизию, там можно было пересидеть любую осаду. Но в этих пещерах не было света, и мы предпочитали в свое время каменные дворцы у верховьев Аримао.
– Почему ты не спряталась вместе со всеми?
– Оказалась в стороне от остальных и все равно бы туда не добежала. Куда уж! Я шла остаток дня, и еще ночь, и не помню, как и где упала.
– Значит, это было вчера?
– Да, вот в это же время.
– Сколько там было ваших?
Считать она не умела и начала перечислять, загибая пальцы. Вышло человек двадцать.
– А негрерос и собак?
– Много, много! Собаки сразу кинулись по следам к пещерам. Я не стала дальше смотреть, повернулась и побежала. Там, наверно, всех уже переловили.
– У страха глаза велики, – сказал Филомено. – Если ваши люди не трусы, они встретят собак у входа камнями и мачете. А белые в пещеру не полезут.
– Не в том дело, – сказал Факундо. – если негрерос шли по следу одного-двух, их не должно быть много… и собак тоже.
– Если только не послали за подмогой, – возразила я.
– Не знаю, не знаю… Может, так, а может, нет. Зачем им делиться с другими, если дичь в капкане?
И, еще помолчав, добавил:
– Сынок, как ты думаешь, не стоит ли на это взглянуть?
У сына уже глаза горели, и оба выжидательно смотрели на меня.
– Ну ладно, – сказала я, – еду с вами. Сесилия останется с мужем.
– Как, – спросила та, – разве Энрике не едет?
– Но кто будет заботиться о тебе, дочка?
– Мой срок еще не скоро, и тут достаточно людей, чтобы мне помочь.
Энрике взглянул на нее и понял, что если он сейчас останется дома, то может ставить крест на своем супружеском счастье.
– Я еду, – сказал он. – Ма, не осталась бы ты с Сили? Вы не скучали бы вдвоем.
Я думала, что ответить. Я знала, что когда дойдет до драки – а дело пахло дракой, – от меня проку будет куда больше, чем от него. В монастырской школе не дают нужных уроков. Но я не имела права оскорбить сына, сказав, что его место дома, а мое – в бою… если хотела его видеть мужчиной.
Поэтому я сказала:
– Кандонго, скажи, чтоб седлали четырех лошадей. И чтобы постоянно кто-то из женщин был около доньи Сесилии!
Снова на мне холщовые штаны и рубаха, а ноги в сыромятных альпарагатах упираются в истертые стремена. Плохонькое седло скрипит, туго затянут широкий пояс, и того, что на поясе, и в седельной суме, и за спиной, хватило бы вооружить половину Батальона Верных Негров. Низкорослая лошаденка привычно переступает с камня на камень, постукивая нековаными копытами. Сзади вскатывается на горку луна, свежий влажный воздух распирает грудь, пахнет смолой и ночными цветами. А впереди будь-что-будет, и от этого почти весело, и чудится где-то рядом тень незабвенного куманька Каники.