Дом Ветра
Шрифт:
Когда вино было готово, зашедший к ним Фредерик Сван назвал его обычным самогоном, такое пойло у них готовили в российских деревнях, но потом, попробовав, сказал, что это настойка, со временем он решился называть это вином. Напиток хотели заполучить все, но Мария не выдавала секретов семьи и не желала отдавать всем просто так бутылочки, будто бы думая, что, вкусив его, другие разгадают секрет лордов Хостонов.
— Восхитительно, — произнес Виктор. — Чем-то оно отличается от ирландского, даже не могу понять, чем, это неописуемо.
— Оно отличается, милый мой, специями. Женишься, научу твою жену готовить
— Что случилось? — беспокойно спросила она, внимательно изучая перемену в брате. — Опять проблемы на работе? — он был тронут ее заботой.
— Еще чего! — фыркнул он. — Мы расстались с Изабеллой, я... был с ней последние четыре года.
— Ты говоришь, как старик. Тебе всего двадцать пять, ты очень молод, — Мария села на софу, поджимая под себя ноги. — Сейчас каждая готова на тебя кинуться, тебе стоит приглядываться, прежде чем кидаться в омут брака с головой.
— Ты как всегда практична, — Виктор снова отпил вина.
— Я думаю о тебе, — прошептала она, кладя голову на его плечо.
— Обычно беспокоюсь я, — так же тихо ответил он. Мария вздохнула, они оба замолчали и долгое время ничего друг другу не говорили. — Я не готов пока к такому шагу, Мария.
— Кто тебя знает! — это было сказано и с иронией, и с горечью. — Но женщин ты любишь, — протянула она.
— Как едко сказано, — подметил он. — Мне пора ехать, меня ждет Артур. Сегодня прием, жду тебя там.
***
Платье, сшитое из темно-синего гипюра, одетое на белоснежный чехол из органзы, переливалось; это подарок от подруги, имевшей магазинчик модного платья в Вест-Энде. Покрой был изумителен, и Мелани Дьюран сознавала, что одела его для приема, где можно было найти себе жениха. С нервами, дрожащими, как молодой, только что распустившийся цветок, трепыхающийся на сильном ветру, Мелани прошла в залу, ее мать погладила ее по руке. Этот прием устраивала компания Виктора, чтобы привлечь новых инвесторов. Отец Мелани мечтал вложить денег в новую компанию.
Когда входила в зал, Мелани с любопытством взглянула на Виктора Лейтона, который непринужденно с кем-то болтал. Она решила, что в вечернем одеянии он выглядит еще более внушительно, чем обычно, хотя видела она его лишь однажды. Мелани была немаленького роста, но рядом с ним казалась себе крошкой. Не очень богатый, красивый, особенный, мужественный. Мать подтолкнула ее к нему, и она нерешительно подошла.
— Мелани Дьюран, — представилась она.
Он оглядел ее с ног до головы. Это была молодая девушка с розовыми щеками, яркими голубыми глазами и медовыми волосами. Очередная девица, как же он устал от них. До этого на его свободу посягала Соланж, а потом и Верочка, и множество других девиц, чьи матери толкали их в его объятья. Он улыбнулся из вежливости.
— Виктор Лейтон, — ответил он. — Хозяин этого вечера.
— Я знаю, — робко прошептала она.
Они весь вечер провели вдвоем. Мария потом сказала, что Мелани
— хорошая девушка из респектабельной семьи. Ее отец нажился на войне, но он не был человеком их круга, впрочем, Виктора это не беспокоило. Мелани было девятнадцать, она была умной, милой девушкой, с ней о многом можно было поговорить, и целый месяц они провели, прогуливаясь по Лондону. Но Виктор ничего не чувствовал, кроме нежного чувства к
***
В конце июля Урсула родила сына, его назвали в честь деда и отца Артура — Чарльзом Тревором Йорком. Артур был счастлив: они наконец помирились с Урсулой, и мало-помалу он разрешил ей приоткрывать покровы его жизни. Они сблизились, вечерами пили чай у камина, и Артур делился с ней планами на будущее: он мечтал купить домик загородом, где им и их детям было бы хорошо, где они, как в детстве, могли бы бегать по полям, смеяться и вдыхать прелый запах земли.
Иногда, в минуты душевной невзгоды, он рассказывал жене о тех ощущениях, что пережил в той жизни, о том, как был влюблен в Марию, и о том, как любил сжимать между пальцами изумрудные травинки. Это было в той жизни, и сейчас почему-то все чаще его одолевали воспоминания. Он не мог понять, почему он думает о месте, которое оставил без сожаления. «Все уходит, все проходит», — говорила Урсула, и он с легким вздохом понимал, что это произошло не зря: оставив Ирландию, он обрел себя в Англии.
Урсула больше не переживала за мужа, ее беспокоила сестра. У Аманды, как всегда, все было хорошо, ее тревожила Диана. Последняя стала писать меньше, конечно, все можно списать на возраст — ей уже шестнадцать, — этому возрасту присуща взбалмошность и эгоистичность, но не Диане. Она почему-то отказалась приезжать на месяц домой, чтобы провести его рядом с семьей и друзьями. Аманда понимала причину переживаний Дианы: девушка безответно влюблена в Виктора.
Виктор же говорил только о Мелани Дьюран, несмотря на то, что той сейчас нет в Лондоне. Он писал ей нежные письма и получал веселые ответы. Как же Диана, Диана, которую он никогда не полюбит, спрашивала себя Урсула. Неужели ее сестра не может понять, что Виктор не жаждет ее общества?
Поэтому она страдала — он больше не писал, — и тогда она поняла, что у него появилась возлюбленная. Ей было невообразимо больно осознавать это, все равно что смерть. Она не замечала приставаний и полупрозрачных намеков Оливье, делала вид, что все ей безразлично, а порой, чтобы удовлетворить свое раненое самолюбие, флиртовала с Рене и другими мужчинами, даже со своим учителем по математическим наукам, не понимая, что тем самым она может навлечь на себя беду. И виной всему этому был Виктор Лейтон.
«Мужчины — глупцы, порой они не понимают, что для них хорошо, а что плохо. Женятся они порой из идеалистических соображений, держа в уме образ идеальной жены, и только потом они понимают, что тот идеал в их голове не соответствует действительности, и тогда они начинают искать себе пылкую натуру», — вспоминала Диана слова матери.
Она была слишком мала, когда умерла мама. Тот день она запомнила на всю жизнь. Джорджина простудилась и очень долго скрывала симптомы болезни, Рамсей из-за занятости не смог вовремя увидеть, как его любимой жене становится все хуже и хуже, когда же он понял, было уже поздно. Она была беременна, и это окончательно подорвало хрупкое здоровье, несвойственная ее натуре жалость к себе не спасла, а напротив, помогла уйти из этого мира раньше.