Домби и сын

Диккенс Чарльз

Глава LV

Благотворительный точильщикъ потерялъ свое мсто

При желзныхъ воротахъ, отдлявшихъ гостиницу отъ улицы, дворника не было; онъ ушелъ, беэъ сомннія, поглазть на суматоху и къ счастью не заперъ маленькой калитки. Тихонько приподнявъ защолку, м-ръ Каркеръ выползъ на улицу и, осторожно заперевъ за собою ворота, поспшилъ впередъ.

При лихорадочной, безполезной и безсильной злоб, паническій страхъ овладлъ имъ совершенно и обуялъ его до такой степени, что онъ, въ крайнемъ случа, ршился бы скоре отважиться на какой-нибудъ отчаянный рискъ, нежели встртиться съ человкомъ, о которомъ не дале, какъ два часа тому назадъ, онъ ршительно не думалъ. Его неожиданный приходъ, шумный и буйный, звукъ его голоса, ожиданіе близкой и неизбжной встрчи лицомъ къ лицу, — все это презрлъ бы зубастый

джентльменъ посл перваго минутнаго потрясенія и, какъ опытный мошенникъ, смло и дерзко смотрлъ бы на свои продлки. Но теперь — совсмъ не то. Подкопъ, такъ долго и такъ тщательно устраиваемый, обрушился на собственную его голову и вырвалъ съ корнемъ изъ его груди самонадинность и иаглость. Такъ искусно и съ такимь стараніемъ разставлялъ онъ шелковыя сти и обдлывалъ силки, уже совсмъ готовый заманить дорогую птицу, но вотъ его самого заманили въ западню и прихлопнули въ ту самую минуту, когда ничто, казалось, не могло бы вырвать захваченной добычи. Гордая женщина презрла его, осмяла, сорвала съ его лица тигровую шкуру, раздавила его, какъ ползущую гадину, — и что мудренаго, если теперь м-ръ Каркеръ унизился, смирился и бжалъ впередъ, какъ робкій зайчикъ?

И когда онъ бжалъ, такимъ образомъ, по улицамъ чужого города, страхъ совсмъ другого рода, независимый отъ мысли о преслдованіи, пронзилъ его съ быстротою электрическаго удара, страхъ непонятный, необъяснимый, произведенный, какъ будто, дрожаніемъ земли подъ его ногами или ангеломъ смерти, который летлъ надъ его головою въ зараженномъ воздух, отравляя его дыханіе. Онъ вздрогнулъ, встрепенулся, остановился, чтобы дать дорогу фантастическому призраку; но не исчезло страшное видніе — его и не было — и смертный ужасъ продолжалъ сковывать его члены.

Онъ поднялъ свое гршное лицо, полное тревоги, къ ночному небу, гд сіяли звзды, полныя мира, и пріостановился, чтобы подумать, наконецъ, что длать. Страхъ, что его застанутъ и захватятъ на чужой и далекой сторон, гд законы не могутъ ему оказать никакого покровительства, ему, который стоялъ теперь одиноко въ этомъ свт на развалинахъ своихъ плановъ; ужасная мысль, что его тамъ гд-нибудь въ Италіи, въ Сициліи, застигнетъ подъ угломъ какой-нибудь подкупленный злодй и пырнетъ ножемъ въ беззащитное горло, — вс эти и другія опасенія, имвшія боле или мене непосредственную связь съ разрушеніемъ его надеждъ, заставили его ршиться на возвращеніе назадъ и хать въ Англію.

— Тамъ я безопасне, во всякомъ случа, — думалъ онъ. — Тамъ, по всей вроятности, этотъ сумасбродъ не будетъ меня преслдовать съ такимъ бшенствомъ, какъ здсь, въ чужихъ краяхъ, и ужъ если нельзя избжать этой встрчи, я буду, по крайней мр, не одинъ, какъ здсь, безъ пріятелей и безъ совтниковъ. Меня прикроютъ, защитятъ и не заведутъ въ ловушку на подобіе какой-нибудь крысы.

Онъ сжалъ кулакъ и пробормоталъ имя Эдии. Пробираясь дале въ тни массивныхъ зданій, онъ выставилъ свои зубы и принялся накликать страшныя заклинанія на ея голову, оглядываясь въ то же время по сторонамъ, какъ будто въ намреніи застигнуть ее подл какого-нибудь забора. Наконецъ, онъ добрался до воротъ постоялаго двора, гд уже давно спали крпкимъ сномъ. На звонъ колокольчика скоро явился дворникъ съ заспанными глазами и съ фонаремъ въ рукахъ. М-ръ Каркеръ отправился съ нимъ въ темный сарай, чтобы уговориться насчетъ найма лошадей.

Торгъ былъ очень короткій, и распорядились немедленно послать за лошадьми. Приказавъ коляск догонять себя, гд слдуетъ, онъ опять прокрался за ворота и скоро вышелъ за городъ мимо старыхъ валовъ на большую дорогу, которая змилась, какъ ручей, по темной равнин.

Куда течетъ эта рка, и гд ея конецъ? Задумавшись надъ чмъ-то врод этого вопроса, онъ окинулъ взоромъ мрачную долину, гд торчали чахлыя деревья, и опять призракъ смерти пронесся надъ его головой, стремительный и бурный, опять неизъяснимый ужасъ обуялъ его душу, мрачный и неопредленный, какъ отдаленный край предстоявшаго пути.

Тихо и прохладно. Втеръ не смлъ колыхать растрепанныхъ волосъ взволнованнаго пшехода, и никакой шумъ не возмущалъ таинственнаго безмолвія ночи. Городъ скрылся вдали, и никакая башня не скрывала отъ глазъ свтозарныхъ міровъ, несшихся стройно и плавно въ безпредльномъ океан, но еще можно было слышать бой часового колокола, и слабое замиравшее гуднье дало знать одинокому страннику, что миновало два часа за полночь.

Долго шелъ онъ впередъ,

останавливаясь и прислушиваясь, пока, наконецъ, безпокойное и жадное ухо не разслышало дребезжанья извозчичьихъ колокольчиковъ, поперемнно слабаго и громкаго, то пронзительнаго, то вовсе неслышнаго при переправ черезъ дурную почву и, наконецъ, превратившагося въ веселый звонъ, исполненный радушнаго привта. Дюжій ямщикъ, нахлобучившій шапку до самыхъ глазъ, сдержалъ четверку ярыхъ лошадей и похалъ шагомъ.

— Кто идетъ? Monsieur?

— Да.

— Monsieur прошелся далеконько по этой темной дорог. Monsieur любитъ гулять въ глухую полночь.

— Ничего. У каждаго свой вкусъ. Что, любезный, другихъ лошадей никто не нанималъ въ почтовомъ дом?

— Тысячи чертей! Другихъ лошадей? въ этотъ часъ? Никто, сударь.

— Послушайте, любезный, я тороплюсь. Посмотримъ, какъ скоро бгутъ ваши кони. Чмъ скоре, тмъ больше на водку. демъ! Пошевеливайтесь!

— Гэй! гопъ! гупъ!

Впередъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разская пыль и грязь, какъ морскую пну, впередъ и въ галопъ!

Движенье, стукъ и тряска завторили теперь врнымъ и громкимь эхомъ безпорядочнымъ мыслямъ бглеца. Ничего нтъ яснаго снаружи и ничего нтъ яснаго внутри. Предметы пролетаютъ мимо, погружаются одинъ въ другомъ, сливаются, мелькаютъ и скользятъ отъ глазъ въ исчезающемъ пространств. За перемежающимися лоскутьями изгороди y фермы, юркнувшими посреди дороги, опять и опять пустота, мрачная и дикая. За фанігастическими образами, мелькнувшими въ душ и вдругъ изглаженными невидимой силой, опять и опять мрачная картина ужаса и страха, намалеванная яркой краскою сознанія безсильной злобы. Вотъ пахнулъ воздухъ съ отдаленной Юры и на минуту освжилъ надорванную грудь; но вотъ въ то же мгновенье передъ фантазіей бглеца адскій звонъ и стукъ тысячи враждебныхъ рукъ, готовыхъ раскрыть его вены и выцдить всю его кровь.

Потухшіе фонари на извозчичьей карет, пестрота лошадиныхъ головъ, энергичные жесты кучера и даже колыханье его собственной шинели, — все это породило тысячи неясныхъ и смшанныхъ фигуръ, соотвтствовавшихъ его мыслямъ. Вотъ передъ нимъ цлыя группы знакомыхъ чучелъ, согнутыхъ въ три погибели въ лондонской контор, a вотъ и самъ сумасбродъ, отъ котораго онъ бжитъ, и тутъ же подл него м-съ Домби въ торжествующей поз; они говорятъ, смются, пляшутъ, прыгаютъ и вдругъ умолкаютъ вс и пропадаютъ отъ крутого поворота. Время и мсто, лица и предметы, мысли и грезы, дйствительность и полусонная мечта, прошедшее, настоящее, Лондонъ и дорожный чемоданъ, Парижъ и кучерская шляпа, родина, Сицилія, тюрьмы, — все это слилось, смшалось, оторопло, омрачилось, расползлось въ его душ, и все поддаетъ ему толчки для усиленнаго бгства. Гэй! гой! Впередъ и въ галопъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разская пыль и грязь, какъ морскую пну! Лошади дымятся, фыркаютъ, прядаютъ, несутся, какъ будто самъ дьяволъ взгромоздился на ихъ спины и въ бшеномъ тріумф гонитъ ихъ по мрачной дорог въ самый тартаръ!

"Въ тартаръ" — звучить дребезжащій колоколъ въ его ушахъ! "Въ тартаръ", съ ревомъ повторяютъ колеса, и паническій страхъ овладваетъ бглецомъ съ новой силой! Свтъ и тнь, какъ чертенята, мняются и прядаютъ на головахъ вспненныхъ коней, и нтъ имъ отдыха ни на минуту! Впередъ и впередъ по мрачной дорог — въ тартаръ!

Онъ не думалъ ни о чемъ въ особенности, и его умъ неспособенъ былъ отдлить одинъ предметъ оть другого. Ниспроверженный планъ наградить себя сладострастною жизнью за долговременное принужденіе, подлая измна человку, который въ отношеніи къ нему всегда былъ справедливъ и честенъ, но котораго онъ презиралъ и ненавидлъ всмъ своимъ сердцемъ, разсчитывая со временемъ отмстить ему сторицей за каждое грубое слово или гордый взглядъ, — вотъ главнйшія мысли, возникавшія въ его мозгу. Низкій, пресмыкающійся льстецъ, онъ вполн сознавалъ мелкую роль, которую принуждалъ себя играть столь долгое время, и тмъ глубже вкоренилось въ немъ желаніе поразить наповалъ чопорное чучело, передъ которымъ онъ пресмыкался. Онъ думалъ о женщин, которая такъ жестоко провела его и одурачила, пріискивалъ средства разстроить ея торжество и покрыть ее позоромъ; но вс эти думы, темныя и сбивчивыя, не достигали зрлости въ его мозгу и отскакивали одна отъ другой при первомъ энергическомъ толчк. Была, впрочемъ, одна постоянная идея, преобладавшая въ разгоряченной голов, идея — отложить обдумываніе всхъ этихъ плановъ до другого удобнйшаго времени.