Дорогой бессмертия
Шрифт:
– Не обещаю, однако узнаю. Чем смогу, помогу.
3. ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Гестаповский переводчик помог Паше Савельевой временно, как он объяснил, "подработать" в канцелярии лагеря.
Когда Паша по рекомендации Герберта пришла к начальнику, он любезно ее принял.
– Будете работать писарем, – объяснил начальник в чине капитана. И лукаво: – А если станет скучно – фрейлейн может рассчитывать на мое внимание.
– Благодарю, господин офицер.
Паша сидела в канцелярии
"Как пройти во внутрь лагеря? – мучилась Паша.- Если бы это удалось, я бы улучила момент и передала нескольким раненым пленным медикаменты. Но как это сделать? Как? Прибегнуть к помощи Герберта?" Во время встречи Паша слезно попросила:
– Я буду вам очень обязана, Герберт, если вы найдете предлог взять меня с собой в лагерь.
– Мне там нечего делать, а вам тем более.
Заметив негодование девушки, Герберт вдруг обратился к молитвам. Он напомнил о библейском Моисее, который много страдал.
Паша не поняла, к чему он приплел Моисея, и продолжала настаивать. Она пыталась объяснить, что страдания не должны стать уделом сотен и тысяч мужчин, повинных лишь в том, что они любят свой дом, свою землю, свою Родину. Разве за то карают?
– Я однажды вам говорила, Герберт, мне очень хочется облегчить страдания людей. Помогите мне в этом сейчас. Через несколько дней я уже буду работать в другом месте.
В душе Герберт хотел оказать помощь, но он боялся дать повод для опасных разговоров. И все же пообещал поговорить с начальником лагеря. Возможно, проведет там допрос двух или трех военнопленных, а она будет вести протокол.
Солнце не щадило томившихся за колючей проволокой узников. Они изнывали от жары, жажда донимала вторые сутки, а воду не подвозили. Когда Паша вместе с немецким переводчиком ступила за колючую проволоку, сердце ее учащенно забилось, по красивому лицу разлилась бледность. То, что она увидела, буквально потрясло: лежали трупы, стонали раненые. Напрягая волю, Савельева закусила губу до крови, готова была разрыдаться, как ребенок. А тут еще до ее уха донеслись обидные реплики отчаявшихся парней:
– Эй, барышня, продаешь всех сразу или каждого в отдельности?
– Смотрите, как она подладилась под немца!
– Сколько тебе платят за ночь?
У Паши закружилась голова. Каждое слово било в сердце. Но нельзя себя выдавать, и она овладела собой настолько, что на лице даже появилась улыбка. Паша преднамеренно отстала от переводчика и приблизилась к лежавшему на земле с перевязанной ногой военнопленному. На вид ему можно было дать все пятьдесят. Заросшее лицо, впалые щеки. Лишь черные глаза блестели
– Вам перевязку делали? – скороговоркой спросила Паша.
Военнопленный испытующе посмотрел на нее: почему она спрашивает? Разве ей не известно – здесь никому никаких перевязок не делают! В ранах заводятся черви, люди выковыривают их палочками, а пораженные места засыпают пеплом…
– Вот мазь и бинты. Только об этом никому ни слова! Как ваша фамилия?
– Петров.
Паша подошла к другому раненому. Белобрысый, совсем еще юный парень наотрез отказался от услуг.
– Не твоими руками наши раны перевязывать! Мотай дальше! – и так зло посмотрел, что Паша больше не решилась с ним заговорить.
Домой Паша пришла с разбитым сердцем, долго не могла успокоиться. Ее волнение передалось матери, пристально наблюдавшей за дочкой.
– Пашенька, тебя на всех не хватит, образумься!..
– Ой, мамочка, как там страдают! Как страдают! Ты бы посмотрела! – Паша заплакала.
– Знаю, милая, не сладко им, видать, да ты себя побереги, ведь извелась вся.
Алексею Дмитриевичу Ткаченко Паша охарактеризовала обстановку в лагере. Она подробно рассказала, как туда пришла, с кем беседовала.
– Необходимо быстрее готовить документы.
Ткаченко сосредоточился, прикидывая в уме. "Известно, надо, но как сделать, дабы комар носа не подточил? Сложно, очень сложно!" – Время не ждет, Алексей Дмитриевич, видимо, без риска не обойтись.
– Я попробую. А какие бланки нужны – "аусвайсы" или "мельдкарты"?
К ответу Паша не была готова.
– А по каким скорее выпустят?
Из лагеря – по справкам, а "аусвайсы" – временные паспорта – необходимы для прописки в городе. Вот когда пропишутся, тогда нужда появится в "мельдкартах" – справках о работе. Вот так.
– Готовьте и то и другое.
Задание было нелегким. Малейшая неосторожность грозила провалом. И все же в условиях строжайшего надзора Ткаченко принялся его осуществлять.
На работу Алексей Дмитриевич пришел раньше обычного. Заглянул в печатный цех, но вдруг за спиной услышал протяжное:
– Д-о-о-брый д-е-ень!
– А, это вы? Здравствуйте, – спокойно приветствовал Ткаченко фольксдойча Заганского.
Под стеной у окна стояли стопки отпечатанных бланков удостоверений. Их было много, но, видимо, пересчитаны, а фольксдойч топтался тут не случайно. Дай только повод, пусть даже малейший, и он, конечно, донесет.
– Почему не отгружают? – безразличным тоном поинтересовался Ткаченко. – Сколько накопилось!
– Такой товар не залежится.
Улучив момент, когда Заганский отлучился в другой цех, Ткаченко торопливо подбежал к одной из стопок, снял несколько бланков, сунул их в карман и как ни в чем не бывало начал возиться у печатной машины.
– Слыхали новость? – пропищал вернувшийся в цех фольксдойч. – Рядом с приказом генерала Шене сегодня появилась листовка. Оглянулся по сторонам: оказывается- подпольная! Вот басурманы, не дают нам житья!