Дождь: рассказы
Шрифт:
Я вскакиваю с кровати. Старый черный автомобиль стоит возле дома. Подхожу. Но Испанца нет. Вероятно, не смог приехать. Человек в машине молод и мне незнаком. Он смотрит на меня с удивлением. Мотор не заглушен, и я не слышу, что он говорит. Он произносит мое имя. «Да, это я. А Испанец где?» Он не отвечает, кричит громко: «Надо уходить. Прислали вам сказать». Я не понимаю. Что-то, видимо, случилось. И говорю: «Подождите меня». Вбегаю в дом взять куртку, вещи. Я спешу. Куртка возле умывальника, на гвозде, я повесил ее там вчера вечером перед сном. Беру куртку, надеваю. И пока надеваю, слышу, как машина срывается с места. Что это значит? Я выбегаю, машины у дома нет. Я кричу: «В чем дело, приятель? Подождите же!» Но автомобиль уже далеко, мчит по дороге к городу. Вот он у поворота. Повернул
Автомобиль исчез, и тотчас снова воцарилась тишина. Я стою один перед домом. Странно, что Лоинас не появляется. Он ведь слышал, конечно, шум мотора. Возвращаюсь в дом, беру револьвер, кладу в карман брюк, чтоб не так было заметно. Снова выхожу. Пустота и давящая тишина вокруг.
Надо уходить, другого выхода нет. Пойду пешком. До города примерно час с лишним ходьбы. По виду меня теперь можно принять за бродягу, оно и к лучшему.
Лоинас так и не вышел. Направляюсь к оврагу, который мы пересекли, когда ехали с Испанцем. Может, Лоинас ничего не слыхал? Я шагаю по дороге, дом словно бы отступает, все больше открывается пространство за ним. Скоро станет видно Лоинаса и бычка. Я уже дошел до оврага, но все еще не вижу их. Поворачиваю голову. Вот теперь вижу. Лоинас режет мясо на распластанной шкуре. Голова бычка уже отделена от туши. Белая голова с черными глазами и черными рогами. Стоит на земле, будто выглядывает из ямы. Теперь она хорошо видна. И хорошо видны закатившиеся черные глаза. А потом я больше ничего не вижу. Пробираюсь через кусты, спускаюсь в овраг.
Женщина
Мордобой был парень толстый, медлительный, молчаливый. Ходил переваливаясь, широкий в плечах, сильный; удар его был страшен. Рыбешка — высокий, веснушчатый, с выцветшими светлыми волосами, длинные его руки болтались на ходу. Глаза у Рыбешки большие, широко расставленные. Может быть, за это и прозвали его Рыбешкой, крупная голова и вытаращенные, ничего не выражающие глаза напоминали речную рыбку или даже головастика. Ну а Колдунчик был маленький, хрупкий, личико худенькое, нос торчком, на голове — целая шапка спутанных красновато-коричневых жестких волос.
И еще был Сандокан. Сандокан — мой друг. Худой, но весь сплетенный из мускулов. Ловчее и проворнее всех взбирался он на деревья. Чище всех выполнял упражнения на кольцах и параллельных брусьях. Знал все удары, все запрещенные приемы, неизменно побеждал в драке. И конечно, Сандокан замечательно стрелял из рогатки. С тридцати метров попадал он в щурка на вершине американской сливы или в скворца, бродившего по лугу. Натягивал до предела резинку так, что она становилась совсем тонкой, в одной руке держал рогатку, другой придерживал камешек, завернутый в кусочек кожи. Щелчок, жужжанье камня, и мертвая птица комком взъерошенных перьев лежит на земле. Мы прозвали его Сандоканом, потому что, на наш взгляд, он был подобен героям — пиратам и охотникам за черепами с островов Зондского пролива, об их увлекательных приключениях мы часами, очарованные, читали вслух мягкими теплыми вечерами.
Были и еще мальчишки, но не стоит перечислять их. Всего пятнадцать или двадцать человек; мы носились по заднему двору, по внутренним дворикам, по галереям старого полу развалившегося дома, где помещалась муниципальная школа нашего городка.
И был учитель, бакалавр Гонсалес. Большей частью он сидел у окошка, глядел сквозь решетчатые ставни на улицу или читал маленькие желтые книжечки, а мы в это время гоняли с гиканьем по всему запертому дому.
Время от времени бакалавр сзывал нас в класс, сажал за парты и разбирал на доске предложение вроде: «Сосна и ель изобилуют в северных странах». Во дворе школы мы не видели ни сосен, ни елей, только американские кедры, гуаябы и гуиро. И что представляют собой северные страны, мы тоже не знали. Может быть, в тех странах вовсе нет солнца или светит оно там совсем по-другому.
Урок всегда бывал коротким, бакалавр возвращался к окну и к своей книжке, а мы снова принимались носиться как угорелые или играли в прятки, забираясь в совершенно немыслимые места, в заброшенный очаг старой кухни или за бочку для дождевой воды на крыше. С крыши видны были немощеная улица позади
Взбираясь на крышу, я изо всех сил старался не поддаваться страху. Мне было тогда тринадцать лет, я слышал не раз, что в этом зловещем возрасте с человеком случаются всякие беды, можно даже умереть. И мне казалось, что я обязательно поскользнусь на крыше, на старых, хрупких, поросших мхом черепицах, полечу вниз и разобьюсь насмерть. Но из сада доносился тоненький голос:
— Идите сюда, будем играть. Я принесла коврижку медовую.
Это была сестра Колдунчика.
Сестра Колдунчика длинная, как ящерица, тощая, костлявая. Она носила туфли без каблуков и бегала быстрее любого из нас. Ходила всегда в блузке с закрытым стоячим воротом, в клетчатой юбке, которая была ей длинна, черные ее волосы были заплетены в две косы с розовыми лентами. Голос у нее был тоненький, жесты повелительные.
— Сейчас идем, Тана, — ответил я. Все мы звали ее почему-то Таной. — Тана ждет нас в саду, у нее коврижка, — крикнул я ребятам.
Через некоторое время, перебежав заднюю улицу, мы все оказались возле Таны под деревьями. Мордобой, Колдунчик, Рыбешка, Сандокан и я.
Тана разломила жесткую коврижку на равные куски, раздала. Никому и в голову не пришло сказать спасибо.
— А теперь давайте играть в разбойников и полицейского. Только скорей, я тороплюсь.
Она командовала, и всем это нравилось. Бросили жребий, мне выпало быть полицейским. Я повернулся лицом к стене и принялся громко считать до тридцати, остальные разбежались и попрятались за стволы. Повернувшись, я не увидел никого, все словно бы испарились. Самым толстым и медлительным был Мордобой. Его легче поймать. Из-за старого ящика виднелось его плечо. Я кинулся к Мордобою; поняв, что обнаружен, он выскочил из своего укрытия и побежал петляя, хватаясь за стволы. Пока я его преследовал, появились остальные, они подбегали ко мне, не слишком, правда, близко, старались отвлечь меня от Мордобоя. Но я знал, что его поймать легче, и не оставлял преследования. Руки мои горели от жесткой коры стволов. Лицо пылало, я с трудом переводил дыхание. Кровь волнами вздымалась и опускалась, билась в моем горячем теле. Смелее всех подскакивала ко мне Тана: «Что ж ты меня не ловишь?» Но я не обращал на нее внимания, я знал, что поймать ее почти невозможно. Наконец мне удалось загнать Мордобоя в угол. Я три раза ударил его по спине:
«Раз, два, три, теперь в тюрьме сиди». Мордобой фыркал как бык, лицо у него было красное, все в поту. Я отвел его под дерево, где находилась «тюрьма». Теперь он будет там стоять до тех пор, пока кто-нибудь не изловчится, подбежит к нему и тоже три раза ударит по спине — тогда он свободен.
Мне стало труднее. Надо было ловить остальных и в то же время следить, чтобы кто-нибудь не освободил «заключенного». Они скакали вокруг, дразнили меня, но я старался не отходить от пленника. Раза два рванулся вперед и чуть не догнал Колдунчика, потом Сандокана, но пришлось вернуться, потому что Тана тотчас же молнией кинулась выручать Мордобоя.
Я задыхался, в открытый рот врывался горячий воздух, ноги горели. Я сообразил, что решительнее всех будут спасать пленника Тана и Сандокан, и придумал некую военную хитрость. Притворился, будто занят одним только Сандоканом, он все припрыгивал, покачиваясь из стороны в сторону. Я сделал вид, будто бросаюсь за ним, а сам незаметно искоса следил за Таной, она с другой стороны потихоньку подбиралась к заветному дереву. Я понимал, что, как только погонюсь за Сандоканом, она тотчас бросится выручать пленника. И вот что я сделал. Побежал прочь от дерева, но в тот же миг повернул назад, Тана стала удирать, я испугался, что не сумею догнать ее, и ринулся вслед, протянув руки. Я успел схватить ее за ноги, мы долго катались по земле среди листьев и корней. Упав, она вскрикнула, но потом с яростью дикого зверька принялась колотить меня руками и ногами и скоро вырвалась из моих объятий. Быстро вскочила, отряхнула юбку и сказала гордо: