Дождь: рассказы

Пьетри Артуро Услар

— Она теперь дома сидит. Не знаю почему.

— А про нас она не спрашивала, не говорила, что хочет играть с нами?

— Ничего она не говорила.

Вот и все, больше никаких мыслей у Колдунчика не было. Зато у меня всякие были мысли, только я не решался их высказать. Может, она обиделась на нас. Может, мы что-нибудь такое сказали нечаянно, неприятное ей. Какую-нибудь грубость. В конце концов Тана все-таки женщина, а у нас, мужчин, частенько вырываются грубые слова. Однако мы за этим следили, при ней никто не ругался. Или она не может

забыть, как я ее схватил и мы упали, и теперь боится, как бы такое не повторилось. Напрасно, с тех пор мы все стали очень бережно с ней обращаться.

А вдруг ей просто надоели мы и наши игры и она нашла себе более интересные развлечения?

Мордобой, лакомка и большой любитель коврижки, то и дело спрашивал:

— Почему Тана не выходит?

В ответ все только пожимали плечами.

А Рыбешка, больше всех страдавший от насмешек за то, что водимся с девчонкой, говорил:

— Ну и хорошо, не будут говорить, что мы с девчонкой связались.

Так или иначе, а ясно было одно: всем нам жалко, что нет Таны. Как-то раз я собрался с духом и сказал Колдунчику:

— Ты бы спросил свою сестру, чего она играть-то не выходит?

Колдунчик спросил. Ответ, им принесенный, ничего не прояснил:

— Она сказала, что теперь не может.

Я решил сам установить, что скрывается за этой столь внезапной переменой.

По вечерам я осторожно приближался к дому Таны и Колдунчика и прятался за столб на углу. И всякий раз видел Тану, она сидела у окна причесанная, нарядная, какой прежде никогда не бывала. Она стала совсем другой и нисколько не походила на ту девчонку, с которой мы играли в саду, где растет мушмула. Я так и не осмелился подойти к ней.

Через некоторое время мы узнали, что у Таны появился жених. Хакобо, лавочник, жирный, матово-бледный, с густыми кудрявыми волосами и желтоватыми глазами навыкате. Лавка Хакобо находилась на улице Реаль, в лавке пахло аппретированными тканями и мылом. Хакобо торговал тканями, парфюмерией, сувенирами, чулками, игрушками. На прилавке и на полках лежали материи в штуках, а самые яркие, развернутые, струились над дверью разноцветными потоками. Дамы и девицы приходили за покупками, Хакобо разговаривал с ними с изысканнейшей любезностью, снимал с полки, разворачивал на прилавке мадаполамы, полотно, нансук, тафту, кретон в огромных розах, набивные шелка, яркие ситцы, сверкающие атласы. Все вокруг Хакобо дышало роскошью, переливалось яркими красками, источало ароматы, а он говорил, расписывал, какие прекрасные платья можно сшить из этих тканей, и отмерял метр за метром, отставив мизинец, на котором сверкал бриллиантовый перстень.

Поначалу мы не хотели верить. Тана бросила нас и наши игры ради того, чтобы сделаться невестой Хакобо? Не может быть.

Однако стоило лишь подойти к ее дому вечером, и каждый мог видеть, как она сидит у окна, вся разряженная, и разговаривает с Хакобо, который стоит на улице. Они говорили не умолкая, покуда не начинало

темнеть и на углу не загорался фонарь. Тогда Хакобо прощался с нею и шел восвояси, чуть не лопаясь от самодовольства.

Все мы возненавидели Хакобо.

— Вот что бывает с женщинами, — говорил Мордобой. — Им доверять нельзя.

Да, женщинам доверять нельзя. Уж на что Тана была совсем как мальчишка, совсем своя, всюду ходила с нами, и вот на тебе — вдруг изменилась, совсем другая стала. Барышней сделалась, женщиной, невестой Хакобо, лавочника.

Колдунчик не умел объяснить, что произошло с сестрой:

— Не знаю я. Он каждый вечер под окно приходит и с ней разговаривает.

Нам, в нашем возрасте Хакобо казался стариком, гнусный старик похитил нашу Тану для каких-то мерзких дел.

— А Тана, она что, любит этого старика?

Все это казалось нам отвратительным. Тана больше не такая, как была, она покинула нас, не хочет с нами водиться, сидит каждый вечер у окна и слушает Хакобо: тем же голосом, каким он уговаривает глупых женщин купить свои ткани, он ведет с Таной дурацкие разговоры про любовь.

Рыбешка говорил:

— Она теперь большая, вот и нельзя ей с нами играть. Сандокан отозвался со злостью:

— Она такая же, как была, и мы такие же, как были. И тогда, полный ненависти, я сказал:

— Наверное, Хакобо скоро ей надоест.

Я мечтал, я желал, чтобы как можно скорее наступил тот день, когда ей наскучит говорить с Хакобо о любви и она снова явится в сад и будет играть с нами. Свободная, навсегда возвращенная в наш мир, которому она принадлежит.

И я принял твердое решение: пойду поговорю с ней самой. Я отправился к ним будто бы навестить Колдунчика, зная заранее, что в тот час его не будет дома. Тревога и страх наполняли душу, когда я вошел в портал и постучал в дверь. Открыла сама Тана. Ее невозможно было узнать.

— А, это ты, — сказала она удивленно. — Давненько я тебя не видела.

Почти ничего от той Таны, из нашей компании, не осталось в ней. Волосы расчесаны на пробор и собраны на затылке в узел, как у взрослой. Глаза стали больше, лицо белее, а губы подкрашены. На ней было красивое платье из яркого шелка, и чулки, и роскошные туфли на высоких каблуках. Она подала мне руку — блеснул и звякнул золотой браслет.

Что мог я сказать этой нежданной особе, совершенно мне незнакомой? Я сказал то, что и так было ясно:

— Ты очень переменилась.

Она засмеялась:

— Ты так считаешь? Я подурнела?

Пришлось ответить:

— Нет. Ты очень красивая.

Да, она была очень красивая. И нечего даже и думать звать ее играть в наши дикие игры. И все-таки я сказал:

— Вся наша команда по тебе соскучилась.

— Правда?

Я понимал, как смешно выгляжу рядом с ней. В грязных, обвисших бумажных штанах, рубашка расстегнута и вся в пятнах, и пуговиц не хватает, руки у меня обветренные, в ссадинах, а она такая изящная, такая прелестная.