Драгоценность черного дракона

Вельская Мария

В любом случае больше ничего он сделать не успел — реальность заколебалась, пошла волнами — и девушка растворилась в одной из них. Видимо, проснулась. Или её разбудили.

Глава 15. Заключённые

Если ты не сожалеешь о том, что было в прошлом — ты по-настоящему свободен.

Надпись в камере древних айтири

Ей снился сон… Яркий, живой, настоящий сон. Сон, который рвал душу. Сон, в котором она была счастлива… и любима.

Огромная светлая зала, расчерченная тенями. Скользят по натертому

полу две пары ног. Бережно обнимают сильные мужские руки тонкий стан. В расплавленных белым золотом очах мужчины — любовь. Безграничная, невозможная, неповторимая. В глазах тонкой, но не хрупкой женщины — пожар страсти. Он обнимает её огромными черными крыльями, они танцуют уже не на полу вовсе — они парят в воздухе, изящно выписывая пируэты танца, сложные па.

Белые косы извиваются, словно живые, а эта пара… сияет. В углу залы есть ещё один наблюдатель — мальчик лет десяти. Он смотрит, широко распахнув глаза и улыбаясь. Но в его глазах она снова и снова видит обреченную боль потери, как будто несчастье уже предопределено. Свет кажется теперь не нежным, а тревожным, словно алые сумерки опускаются на землю. Дрожит огонек в огромной люстре на потолке, колышутся занавеси, наливается грозой воздух, но танцующая пара этого не замечает…

Йаррэ мечется во сне, стучит кулачками по невидимому экрану, пытается дозваться, докричаться, предупредить о беде. Она не чувствуется крови на пальцах, не видит, как текут по лицу слезы. Свист. Приглушенный вой. Яркий росчерк мелькнувшего заклятья — или стрелы?

Медленно-медленно оседает женщина в объятьях возлюбленного. Сзади на белоснежном платье расплывается алое пятно.

Она видит перекошенное лицо мужчины, чувствует, как затихает стук чужого сердца, как кричит внизу малыш… но уже никого не может спасти. В этот дом пришла беда. Во все стороны прянула тьма, смешалась тенями, разрослась волной, ища виновных, ринулась наружу, в безуспешной попытке отомстить…

Никогда в жизни она не забудет это лицо, застывшее от ярости и горя. Сухие, пустые, безумные глаза и чуть дрогнувшие, кривящиеся губы.

— Смерть храни…

— Ненавижу, — шепчут губы мужчины.

— Уничтожу, — беззвучно кричит ребенок внизу.

Ребенок, в котором, хоть и с трудом, можно узнать дайрэ Кинъярэ, будущего Первого алькона. Сына бывшего Первого алькона, чей взгляд безумен от боли и гнева. Того, кого она должна найти.

Приходить в себя было нелегко — словно вязкая пелена легла на разум, а сквозь неё доносился чей-то то ли плач, то ли скулеж, то ли отчаянный вой. И вот этот вой — пронзительный, дикий, от которого все тело враз покрылось мурашками — он-то и заставил прийти в себя, скрипя клыками.

Её голова лежала на чьих-то коленях, тонкие пальчики перебирали волосы, а голос выводил тихую, незамысловатую мелодию. Она пела на древнем, истинном языке альконов, который им даровала Смерть, и теперь Йаррэ понимала слова. Понимала — и чувствовала, как тяжесть разговора и сна выходят наружу беззвучными слезами.

Засыпай, уж немного осталось нам ждать, Тени сумерек на берегу… Засыпай, пусть душа перестанет страдать, Тихой

песней тебе помогу… Свет в оконце проник, и, печаль унося, Он коснулся легонько щеки. Мы уйдем в этот путь, ничего не прося, Убегая от смертной тоски…

Она плакала, уткнувшись в тонкую ткань юбки Тайлы, а та гладила её по голове, как ребенка. Девушка была на удивление спокойна, но грустна — какой-то нежной, ласковой грустью, от которой щемит сердце.

Дикий вопль снова сотряс стены, заставляя поежиться и попытаться приподняться. Голову прострелило болью.

— Лежи уж, неугомонная, они тебя сильно стукнули, сами испугались, что живую не дотащат, мерзавцы клятые. Sharrtas! — добавила резко.

— Ещё какие, — тихо согласилась, разлепляя глаза и оглядываясь.

Было ли страшно? Она пока не могла разобраться. Все казалось каким-то ужастиком, но словно постановочным, как будто создатель спектакля устал и начал халтурить. Она и там, в ином мире не была любительницей подобного рода кино, а здесь… Было муторно. Мерзко. Очень хотелось лечь, закрыть глаза — и забыть обо всем. Кинъярэ выматывал душу и сердце. Теперь она поняла слова Гирьена — любить действительно больно. Очень. Но любит ли она его? Или ненавидит? Или и то, и другое? Все так отравлено, запутанно, безумно. Он не отпускает — но и не делает шага вперед.

– Камера на нижнем ярусе, здесь сыро, люди или полукровки обычно долго не протягивают, но мы ещё поживем, — продолжала делиться… подруга? Да. Отныне именно так и есть.

— Думаешь, они все-таки знают, кто я? — собственный голос звучал еле-еле.

— Нет, им просто плевать. Живыми нас выпускать не планируют, — поделилась спокойно.

Четыре облезшие каменные стены без окон, вместо двери — частокол прутьев, по которым мелькают искры магии, в углу — маленький деревянный топчан, за тонкой тряпкой, как поведала алькона — отхожее место, несколько крепко вделанных в стену цепей — и все. К счастью, их не приковали. Королевские удобства, что тут скажешь?

На миг накрыло отчаянье. Кинъярэ давно безумен, если думает, что она здесь что-то сможет сделать. Как им выбраться? Да здесь шагу не ступить, все давно выверено и предусмотрено!

— А?

— Не здесь. Вообще-то прослушку толком не установить в таких местах, но мало ли… тут везде уши есть. И за лишнюю порцию еды есть желающие поделиться с охраной всем, включая музыкальность твоего храпа.

— Не храплю! — отозвалась возмущенно и тихо хмыкнула, со стоном разгибаясь. Голова немного кружилась, но, в целом, было достаточно терпимо.

От нового леденящего воя она чуть не упала, вздрагивая и затыкая уши.

— Что это такое? — тихо спросила, стараясь унять истошно колотящееся сердце.

Столкнулась с непривычно холодным, уставшим взглядом.

— Поверь, тебе лучше никогда этого не видеть и не знать.

— Его… пытают?

— Да. Это тюрьма для особых преступников.

— Особых?

— Тем, что среди них нет ни одного настоящего. Рабы. Пленники. Неугодные.

— Вечная ссылка, — отозвалась эхом, зажимая уши.