Дракон среди нас
Шрифт:
Хмет возмущённо фыркнул.
— Тай-Сум и правда умирает? — почти промурлыкал дракон.
Желал ли он зла этой женщине? Ещё как. Она была кем-то вроде механиста Жугера, разве что размахом пожиже: так же, как Жугер, она уродовала или позволяла уродовать других людей, превращая их в собственные инструменты, не думая или не придавая значения тому, что у человека, изуродованного по её милости физически или душевно, нет в запасе другой жизни, а есть только вся полнота последствий, которые он теперь проживает самостоятельно и в одиночку. Что бы ни говорили ему до этого,
Так что да, дракон желал зла Тай Сум, дракон вовсе не возражал против того, что она страдает и не может сейчас причинять боль другим.
— Лекари говорят, на Тай Сум проклятие, — мягко вмешался Олава-Кот. — Полагают, в дороге к ней прицепился химьяк или ещё какая-то… как это называют в здешних местах, лихость?
— Я слышал, осенняя лихота цепляется только к тем, кто её боится, — заметил Илидор, мысленно скорчив рожу Найло.
— Кто знает, чего боялась эта женщина, — пожал плечами Олава-Кот.
— А для меня лично самое херовое, — с напором продолжал Амриго так, словно его не перебивали, — это не болезнь Тай Сум, а то, что мы лишились трёх цирковых пацанов сразу. По твоей милости, припоминаешь?
— О, — не смутился Илидор, — значит, жрецы забрали покалеченных мальчишек?
Амриго глядел на Илидора исподлобья, пока пауза не стала откровенно неловкой, и лишь тогда ответил:
— Забрали. Ты так зубасто улыбаешься, полагая, будто сделал нечто хорошее?
— Я не полагаю, я уверен.
На самом деле тогда, в Ануне, выйдя из Храма Солнца, Илидор поделился с Йерушем сомнениями: что если храм заберёт мальчишек из цирка, но те вырастут кем-то вроде Юльдры? «А в цирке они точно не вырастут», — ответил тогда Йеруш, и дракон бросил забивать себе голову дурными мыслями.
— Не обижайся на Амриго, — примирительно закивал Олава-Кот. — Тай Сум получила за детишек много денежек от Храма, но не поделилась ими даже с Амриго, не говоря уже обо всех остальных. А выступления Амриго лишились многого шарма, когда он перестал показывать эльфят из Варк-ин-зеня.
— Это легко исправить, — дракон снова зубасто улыбнулся баляснику. — Ты всегда можешь изувечить себя. Уверен, это многих порадует.
Олава-Кот опустил голову, Хмет покатился со смеху. Амриго дернул верхней губой.
Рунди Рубинчик установил в четыре маленьких круга по небольшой свечке, устроился в своём кресле поудобнее и… принялся петь. Низким, пробирающе-гортанным голосом, вобравшим в себя мощь камня, жар кузнечных мехов, звучание руд и жвара знает что ещё. Свечи трещали, дымок их полз к сумеречному камешку, а Йеруш Найло понимал, что вот ещё мгновение, ещё один миг — и он просто лопнет. Или рехнётся.
Пение гнома длилось и длилось, и Йерушу приходилось то и дело встряхивать головой, тереть уши, прижиматься лбом к прохладному окну, чтобы его не убаюкала эта песня, как лучшая отупляющая колыбельная.
Интересно, гном долго планирует так завывать? И как скоро, жвар ему в ёрпыль, возвратится Илидор?
Спустя какое-то
Перед ним вдруг проявился небритый детина с мутными глазами голодного пса. За спиной его маячила женщина, перевязанная тёплым платком поверх куртки.
— Слышь ты, колдун! — окликнул Йеруша детина.
Найло подпрыгнул прямо сидя, и детина от неожиданности клацнул зубами.
— Я тебе не «слышь ты»! — вызверился Йеруш. — И не колдун! Я учёный!
— Колдун шелудивый, значит, — мгновение поразмыслив, уточнил детина. — Верно говорят, что ты умеешь заговаривать камни?
«Твою ёрпыль, твою жвару, твою шпынь», — шёпотом выругался Найло, что было немедленно принято за подтверждение.
— Я ж говорила, — промолвила женщина в платке.
От испуга, что эти двое его сейчас куда-нибудь уволокут или просто отлупят, если он примется отнекиваться, Йеруш ляпнул первое, что в голову пришло:
— Я нихрена не понимаю в камнях, я только с водой разговариваю!
— О! — порадовался детина. — Это ж ещё лучше, воды у нас — залейся! Ток никуда не уходи, шелудивый колдун!
В затылок давило гнусно и нудно, вытаскивая дракона из мутного полусна-полузабытья.
Залежал шею, понял Илидор, хотел было повернуть голову и с вялым удивлением понял, что спит сидя, положив голову на сложенные руки. Открыл глаза и тут же закрыл — в них шибануло светом ламп. Потом голова осознала звуки и дракон с ещё большим изумлением сообразил, что уснул за столом харчевни.
Потёр глаза, сел прямо. Во рту пересохло, в животе нудно-тошнотно заурчало.
— Какой кочерги?
Вопрос был в пустоту: за столом сидел один Илидор. Он потёр глаза ещё раз и принялся вытаскивать из памяти всё что там болталось: циркачи, отвратно-жутенькое представление, Олава-Кот с бездонно-чёрными глазами и чередой вопросов о драконе… До этого момента всё было просто, а дальше начиналась мешанина обрывков, подобных цветастым осколкам: узкая улица, другая харчевня, громкие голоса, смех и давящий в висок злой взгляд. Пиво, подогретое вино с пряностями, которые так шипуче-остро кусают язык, игра в кости…
На кой я стал играть, если знаю, что мне не везёт в игре?
Цирковые байки, шутки, мрачная рожа Амриго, пьяненький и весёлый Олава-Кот. Хмет, бьющий себя в грудь и восклицающий:
— Да слово честное, не магия это! Я истинный трюкач, сам все трюки ставил, вот этими двумя руками!
…Во рту было сухо. Илидор потёр лицо ладонями, заглянул в один из стоявших на столе кувшинов, принюхался. Вино с пряностями — о, сколь прекрасно-согревающим оно было в горячем виде, как окутывалось вуалью остро-пахучих специй, как задорно пузырилось от него в голове! Сейчас вина не хотелось совсем.