Dreamboat 1
Шрифт:
– Нет!
– покачал указательным пальцем перед лицом Северианова парильщик.
– Я тоже поначалу на Митьку, племяша, грешил, так он клянется, что не его рук дело. Банник...
На языке Северианова упрямо вертелся вульгаризм, с той же основой, но начинавшийся на букву "е", в результате чего представитель потусторонних сил превращался в бранное слово.
– Свояк мой, Мефодий, сказывал, он в баню пошел, у него своя, хорошая такая, небольшая, но знатная, полок гладкий, надраен, наполирован. Так вот, подошел к баньке, дверь в предбанник открыта, но в мыльную заперта, и слышно, как кто-то ушатами гремит, воду льет, да крякает от удовольствия так, что зависть берет. Мефодька в предвкушении жаркого парку да душистого веника слюну пустил, квас с пивом холодненькие дожидаются, невтерпеж ему, однако внутрь ломиться не стал, уважение проявил, ушел. Посидел немного, пива откушал - и опять в баньку. Совсем, надо сказать, невмоготу ему: да сколь терпеть можно! А как подошел - так и обомлел: двери все нараспашку, и в предбанник, и в мыльную, и в парилку, значить. Но вот ведь незадача: на полу воды ни капли, шайки все сложены аккуратно, а баня и вовсе не протоплена. Мефодька аж побелел весь: банник мылся, шутки шутил...
–
– вновь не поверил Северианов. Знал по опыту: сказки, былины, разные страшные да мистические истории рассказывают, когда собственное разгильдяйство скрыть пытаются.
– Или к пиву водочки добавил, а признаться боится?
Филипп Митрофанович обиженно засопел, но продолжил.
– Неподалеку, в селе Моховатке, поживает Егор Иванович Смирдин, приятель мой добрый. А рядышком с ним - соседка, молодка красоты сказочной, что твоя лебедушка, загляденье, все при ней. Сох по ней Егор Иванович, а она словно не замечала.... Так вот, моется раз в баньке Егор Иванович, только припозднился он, но моется спокойно, не торопится, вдруг, чу?.. В дверь стук.
– Филимон Митрофанович замолчал, выдерживая паузу, драматично хлебнул чаю, ожидая севериановской реакции.
– Он мужик не робкого десятка, пошел открывать. Хоть и за полночь уже, в такое время только лихие люди гуляют, но не забоялся Егор Иванович. Дверь открыл - и обомлел. Стоит соседка в одной рубашке, говорит:
– Здравствуй, не мог бы ты меня попарить?
Само собой понятно, что Егор Иванович здесь дара речи лишился, сомлел и только мычать может, что твоя телушка. А она зашла спокойно и молча легла. Начал Егор Иванович ее парить, ну сами понимаете, сердце наружу выскакивает, руки дрожат, мысли всякие в голову лезут, но виду не подает. Наверное, это его и спасло, она вдруг вскочила, как ошпаренная, и вон из бани! Егор Иванович за ней кинулся, как был голышом, на улицу, а там никого нет, только следы копыт, идущих в сторону леса...
Северианов молчал: сказать было нечего. История показалась ему шикарной, в меру страшной, в меру загадочной, и было ясно, что Филипп Митрофанович этих историй знает великое множество, просто набит ими под завязку, как бочка соленой селедкой; и про "банника" может рассказывать до второго пришествия или до морковкиного заговенья, в общем, бесконечно долго. Юрий Антонович Перевезенцев, известный новоелизаветинский поэт и прозаик от сих историй пришёл бы в неописуемый восторг и немедля затеял бы книгу, решив посоперничать с "Вечерами на хуторе близ Диканьки" Николая Васильевича Гоголя, благо материал был первостатейный и изумительный, но Северианов решил разговор заканчивать: все, что требовалось, он узнал. Мазнув внимательным взглядом приказчика-кусочника, в третий раз якобы случайно пробегавшего мимо, Северианов сердечно поблагодарил парильщика Фильку.
– Ох и услужил ты, Филипп Митрофанович, век благодарен буду: и попарил от души, и беседой развлек. Такому хорошему человеку завсегда в ответ услужить готов, ты обращайся запросто, если вдруг какая нужда, не церемонься...
Прямо перед раздевальной Северианов приметил узкий полутемный коридорчик, упиравшийся в неброскую дверь. Вряд ли сюда мог забрести случайный посетитель, скорее всего, только банщик, либо кто-то из подручных. И никаких тайн, либо загадок Северианов за этой дверью не предполагал, скорее всего, обыкновенное хранилище для веников, шаек, мочалок и прочих банных, или, как говорится, "мыльно-рыльных" принадлежностей. Его интересовала сама возможность скрытного проникновения в помещение бани. Дверь охранял массивный амбарный замок с типичной круглой формой дужки и грузной коробкой, мечта любого рачительного хозяина, а также взломщика. Несмотря на тяжеловесность и внешнюю несокрушимость, относился он к так называемой, первой группе, или "замкам для не ответственных помещений". Сам Северианов подобный замок мог вскрыть менее чем за минуту, подполковник Вешнивецкий специально натаскивал их. "Замок сбить - много ума не требуется, только ваша задача - следов не оставить за собой. Тренируйтесь, молодые люди, оттачивайте мастерство, возможно, в дальнейшем это спасёт вашу жизнь, и напротив, отнимет ее у вашего противника". Северианов с изрядной тщательностью осмотрел замок, внешне все было в полном порядке. Осторожно подёргал дверь на себя - от себя. Отверстия в проушинах были изрядны, и замочная дужка была для них тонковата. Северианов без какого-либо труда вскрыл замок, вынул из проушин и, приоткрыв дверную створку, также внимательно принялся осматривать петли навесного замка. "Проникнуть в закрытое помещение можно и без разрушения запирающего устройства путем вырывания приспособлений для его навешивания",– говорил подполковник Вешнивецкий. И сразу же Северианов почувствовал весьма неприятное ощущение, словно в петлях заключалась какая-то каверза, пакость. Ему не понравились гвозди. Потому что они были разными. Гвозди, которыми петля крепилась к косяку рамы, были значительно новее тех, что пригвождали другую петлю непосредственно к двери. Мало того, при тщательном осмотре Северианов не обнаружил характерных приплюснотостей, кои появляются при ударе молотком по шляпке гвоздя. Гвозди не вбили, а словно вставили в дверную раму. Либо при ударах, чтобы заглушить звук, накладывали поверх шляпки что-то мягкое, приглушающее стук молотка. Северианов попробовал расшатать петли: дверная не шелохнулась, словно выросла, а вот вторая слегка шевелилась, как бывает, когда гвозди вгоняют в старые дырки. Северианов прикрыл дверь, вставил замок в ушки петель, вновь аккуратно подёргал дверь. Закрываясь полностью, она все-таки оставляла небольшой люфт для замка, Северианов потянул дверь на себя, лезвием ножа отмерил расстояние, на которое дверь подаётся вперёд при навешенном замке, после чего замок снял и вошёл внутрь. Как и ожидал, штабс-капитан оказался в небольшой комнатке-хранилище: от двери до стены в пол аршина высотой сложены один на другой березовые веники, у другой стены - пирамиды шаек, мочалки, мыло... И крохотное оконце под потолком, даже не оконце, скорее форточка. Кажется, кошка не пролезет. Кажется... Северианов хорошо знал, насколько обманчиво это впечатление. И точно так же доподлинно представлял,
Итак, в ночь с 22 на 23 апреля, когда чекисты вознамерились культурно отдохнуть перед боевой операцией, сбросить, так сказать, излишки нервного напряжения, некто неизвестный заблаговременно вскрывает снаружи замок в комнатку-хранилище. Открыв дверь, производит некоторые манипуляции с крепежом проушин: удаляет гвозди, меняет центральный, недоступный изнутри гвоздь на бутафорский. Замок возвращается в петли, пользуясь изрядной шириной отверстий дверных проушин изнутри комнатки-хранилища "мыльно-рыльных" принадлежностей, неизвестный загоняет в косяк дверной рамы два оставшихся гвоздя. Прячется под слоем веников до поры, дожидаясь прихода чекистов. Эх ты ж веник, веник, банный веник - душу тешит да тело нежит. Теперь снаружи запертая на висячий замок дверь никаких подозрений вызвать не может. Даже если Трифон Тимофеевич, либо кто другой зайдет вовнутрь - под вениками чужого не заметит.
Между тем товарищи и мадемуазель Жанна проводят время с пользой и изрядным удовольствием. Как говорится: если мужчины пьют в одиночестве - это попойка, если же пьют в компании женщины - это праздник. В самый разгар веселья неизвестный тихо и осторожно открывает изнутри дверь, выходит и, сам оставаясь невидимым, из темноты наблюдает за культурным отдыхом Оленецкого и Башилина. Улучив момент, возможно, когда вся честная компания направилась в парилку, производит подмену шприца с наркотиком и удаляется назад, вновь закрыв дверь изнутри...
Под вениками неизвестный хоронился до начала активных действий, потом дверь вскрыл, а веники в темноте как надо не разложил, схалтурил, мол, и так схавают. И ведь схавали, подозрений не возникло, лишь парильщик про банника подумал. Уходил, понятно, через окно, потому и задвижка осталась открытой. Однако же потом, спустя день или два, вернулся, гвозди в дверной петле поменял. Кто он?
Северианов задумался. Если он прав, то Оленецкого расчётливо и хладнокровно убили. Причём убийца действовал в одиночку, без сообщника, иначе, зачем весь этот огород городить, напарник просто впустил бы его незаметно и так же незаметно выпустил обратно. Убийство исполнено безукоризненно, никто ничего не заподозрил, все списали на несчастный случай. И что это значит? Только то, что все очень плохо. В несчастный случай верят и мадам де Ловаль, и заговорщик Прокофий Иванович Лазарев, и, что хуже всего, начальник контрразведки Петр Петрович Никольский... А это значит, что комиссара ЧК Оленецкого убили не заговорщики, не "Организация борьбы с большевиками", а кто-то ещё. Зачем? А главное, кто? Некто, ненавидящий большевиков всеми фибрами? Чушь! Агент разведки белых? Допустим, того же генерала Васильева? Слабовато. Стал ли агент действовать на вражеской территории без поддержки офицерского подполья? Северианов задумался, а ведь, пожалуй, возможно. Профессионалу связываться с дилетантами - это крах, поражение и очень скорая гибель. Северианов некстати вспомнил, как попал в засаду чекистов. Но, в подобном случае, Никольский должен был знать... И зачем инсценировать несчастный случай? Здесь, пожалуй, правы и мадемуазель Жанна, и Прокофий Иванович Лазарев: проще застрелить из засады. Или в той же бане разрядить барабан револьвера и в Оленецкого, и в Башилина. А можно ещё и "зачиститься", чтобы совсем свидетелей не осталось: заодно с чекистами застрелить банщика Трифона Тимофеевича и мадемуазель Жанну. Грубо, но значительно проще.
Если от ситуации обособиться и рассуждать абстрактно, то... То выйдет всё в несколько ином свете. Если, скажем, связать между собой воедино несколько, на первый взгляд, самостоятельных событий, то в результате получится новый вывод, новое суждение. Северианов вдруг понял, что не даёт ему покоя. Троянов! Да, невидимый противник сработал прекрасно: Ордынский и Оленецкий погибли в результате несчастного случая, Башилин скомпрометирован, от руководства операцией отстранен, "Обморок" Житин в растерянности, операция пробуксовывает и уже готова сорваться, но тут появляется Троянов. И берет командование на себя: операция начинается позже, начинается не там, где планировали, вражеский центр не разгромлен, а только потрепан... Но вооруженного выступления все-таки не произошло, господа офицеры до самого освобождения города вынуждены прятаться от чекистов... Тогда зачем было надо затеивать столь хитромудрые комбинации с баней и женским бунтом? Только для того, чтобы обезглавить ЧК? Вернее, не так: чтобы убрать двоих чекистов, оставив в живых Троянова?
А кто сказал, что Троянов должен был остаться в живых? Выжил - не значит должен был выжить... Просто что-то помешало Троянову умереть. Что? Когда в него стреляли, не в эту ли ночь, часом? Или, может быть, Троянов должен был споткнуться на лестнице и сломать шею? Или отравиться угарным газом? Надо проверить, срочно проверить...
Цирюльник совсем не походил на свой картинно-богатырский образ при входе, ни длинных усов, ни молодецкого смоляного чуба не было и в помине, напротив, имел он распаренное красное лицо с мелкими седыми кудряшками вокруг огромной лысины, крючковатый нос коршуна и необъятный живот. Быстро-быстро работал ножницами, неуклюжие с виду руки порхали над севериановской шевелюрой труженицей пчелой, собирающей нектар. Остриженные волосы струились вниз стремительным водопадом, собираясь на полу неровным смоляным ковром. Говорил он ласково, расслабленно-тягуче и убаюкивающе.