Другая женщина
Шрифт:
Но хорошего было мало: ребенок был синюшного цвета, и его сердце не билось.
Они испробовали все возможное, но оживить ребенка не удалось.
– Мне очень жаль, - сказал он Розмари, передавая мертвого ребенка сестре, - мне так жаль, но я ничего не мог сделать. Девочка была очень крупной, а вы уже устали и совсем не помогали мне. Мы сделали все, что могли.
– Да, - сказала она устало.
– Я все понимаю.
Ее глаза были закрыты, тело безжизненно распростерлось на кровати, на бледном лице застыла маска боли и горя. Едва ли она ясно воспринимала
– Ну вот и хорошо, - сказал он.
– Сейчас мы вас зашьем, и вы поспите. Если хотите, мы принесем вам Оттолайн.
– Я не понимаю, - сказала она внезапно, - как вы могли пропустить второго ребенка. Вы должны были почувствовать его.
– Не мог, - ответил он, почувствовав внезапный, страх, - не мог, поверьте мне. Он лежал очень высоко, и его сердце располагалось под вашими ребрами. Я не мог услышать его сердцебиения. Прослушивался только один утробный плод.
– Утробный плод, - вздохнула она.
– Это звучит так обезличенно. Не ребенок, не близнецы, даже не мертворожденная, а утробный плод.
– Это наш специальный термин. Возможно, вам он кажется странным.
– Я все же не понимаю, почему вы…
– Послушайте, Розмари, - перебил он ее, - мне не хочется упрекать вас, но если бы вы почаще ходили на консультацию, мы могли бы…
– О нет, - закричала она, рыдая, - нет, нет.
В ее крике и рыданиях было столько боли и горечи, что ему стало страшно.
– Неужели это правда? Неужели это я виновата в том, что мой ребенок родился мертвым?!
Джеймс тяжело вздохнул. Он ненавидел себя, но нужно было подумать и о последствиях. Если узнают, что он был пьян и в результате проявил халатность, с его карьерой будет покончено раз и навсегда. Надо убедить Розмари, что она сама во всем виновата. Да, впрочем, черт возьми, так оно и есть.
– Мне очень жаль, Розмари, - сказал он твердо, - но во всем виноваты вы сами. Если бы мы наблюдали вас…
Она зарыдала еще сильнее. Похоже, у нее начиналась истерика. В палату вбежала старшая сестра Джексон, которая разговаривала в коридоре с дружком Розмари Ясоном Бенджамином.
– Успокойтесь, Розмари, - сказала она.
– Прошу вас, миссис Миллз. У вас есть Оттолайн. Мы ее сейчас вам принесем.
– Простите меня, - сказала Розмари, продолжая всхлипывать.
– Простите. Я знаю, что я счастливая, потому что родила хоть одного ребенка. Но доктор Форрест только что сказал мне, что во всем виновата я одна, так как не ходила на консультации. Я не могу себе представить…
– Не надо об этом думать, - заметила сестра Джексон, бросив на Джеймса взгляд, полный ненависти.
– Выбросьте из головы подобные мысли. Вы просто не должны об этом думать.
– Но я не могу не думать об этом. Как я могу не думать об этом, если я так виновата! Господи, лучше бы я тоже умерла!
– И кому бы от этого было хорошо?
– сказала сестра, нежно гладя ее руку.
– Что стало бы с маленькой Оттолайн? Вы сами только что сказали, что рады иметь хоть одного ребенка. Мистер Форрест, могу я
– Не сейчас, - ответил Джеймс, готовя иголку, чтобы зашить разрывы.
– Видите, я занят. Поговорим попозже.
Усилием воли он заставил себя посмотреть на сестру и по ее глазам понял: она хорошо понимает, что явилось причиной смерти второго ребенка и почему он во всем обвинил Розмари.
При каждом обходе он заходил в палату Розмари, обследовал ее, подбадривал, стараясь, однако, уделять ей не больше внимания, чем другим, чтобы никто не заподозрил, что он испытывает чувство вины. Она была хорошей девочкой, старалась не доставлять много хлопот и даже просила извинения за свои частые слезы.
– Я понимаю, что не должна плакать, - сказала она ему на четвертый день после родов, промокая салфеткой полные слез глаза, - у меня есть Оттолайн, и я очень счастлива, но я не могу не думать о втором ребенке. Мне так его жалко.
– Я вас хорошо понимаю, - отвечал он.
– Было бы противоестественно, если бы вы не горевали о нем, но у вас есть еще ребенок, и вы должны думать прежде всего о нем. Оттолайн чудесная девочка и хорошо развивается. Она понравилась своему папе?
– Он очень гордится ею, - ответила Розмари, избегая его взгляда.
– Вообще-то он еще ее не видел, так как сейчас на гастролях, но он прислал мне вот эти цветы и дважды звонил. Он обещал вернуться ко дню моей выписки из больницы.
– Непременно вернется, - сказал Джеймс, нежно улыбаясь и делая вид, что верит, будто мистер Бенджамин действительно очень занятой человек и у него нет времени навестить своих подружку и дочь, и в то же время чувствуя большое облегчение от сознания, что Розмари бедна и беззащитна, и у нее не будет сил и возможностей подать в суд на него или больницу.
– Совсем забыла, - сказала Розмари, - с вами хочет поговорить моя учительница йоги, Тамзин. Вы могли бы принять ее?
– Конечно, - легко согласился Джеймс, - вне всякого сомнения.
Тамзин показалась Джеймсу самой забитой женщиной на земле. Ее седеющие волосы были заплетены в две тощие косички, высокий лоб изборожден морщинами, на бледном лице сверкали маленькие глазки. Она была одета в просторное индийское сари, и, хотя на дворе стоял октябрь, на ее босых ногах были открытые сандалии. На шее болтались многочисленные бусы, а руки по самый локоть были унизаны браслетами. Она улыбнулась Джеймсу, но ее маленькие глазки оставались холодными.
– Я - Тамзин Смит, доктор Форрест.
– Рад познакомиться с вами, мисс Смит.
– Миссис, пожалуйста. Как себя чувствует Розмари, доктор Форрест?
– Прекрасно, миссис Смит. Она уже пошла на поправку.
– Мне она показалась эмоционально неустойчивой, доктор Форрест.
– Такое состояние обычно после родов, миссис Смит.
– Но только не у женщин, с которыми я работаю. Они обычно находятся в состоянии душевного равновесия, доктор Форрест.
– Я не очень хорошо вас понимаю, - сказал Джеймс, холодно посмотрев на нее.
– Каким образом вы работаете с этими женщинами?