Думки. Апокалипсическая поэма. Том второй

Рящев Артём

Убедившись, что новенькая вроде бы на меня не смотрит, я развязал ботиночки, снял их. Штаны или рубашку, первым что? Остаться в одних штанах – я же не Женя, чтоб оставаться в одних штанах. А если без штанов, то две мои ноги-палочки будут уродски торчать из-под широченной рубахи, которую еще тогда дал мне сторож. Обдумал, передумал и решил, что штаны: пояс, пуговица, еще одна, а это оторвана, ужасающе тонкая нога с узластой коленкой и шерсть какая-то реденькая на ней и местами только, вторая нога такая же тонкая и коленка на ней такая же уродская, а вот шерсти на ней почему-то заметно больше,

но тоже не везде. Носки надо или нет? Вдруг не заметит, буду в носках. Теперь рубаха. Я снял с плечей незавязанный платок, сложил его по всем правилам и уложил со всем уважением, как и учил нас всегда капеллан, а не кинул его в кучу своих одежек, как делал это обычно перед сном. Снова пуговицы: ворот, ниже, ниже, опять оторвана и вдруг я споткнулся о резиночку, которая у меня заместо пояска – тоже от сторожа еще. Развязал резиночку со всей тщательностью, смотал, убрал в карман брюк и – дальше пуговицы: одна и другая и еще две на рукавах. Снял рубашку и посмотрел вниз на тусы – вот сейчас самый-то позор и начнется.

Разобравшись наконец со своими одеждами, я заскочил под тень моста. Вдруг новенькая ничего не успеет увидеть и ничего не сможет разглядеть!

– Что это у тебя на шее? – спросила новенькая.

– Это ключ, – сказал я.

– От чего ключ? – спросила она.

– Долгая история, – сказал я, – когда-нибудь я тебе ее расскажу.

– А это что? – спросила она.

Я посмотрел вниз на свою впалую грудь, будто там на ней могло быть что-то еще кроме ключа от дома сторожа и чертового пальца.

– Чертов палец, – сказал я и попробовал загородить свою грудь коленками да разве за такими коленками что-нибудь спрячешь.

– Что? – не поняла новенькая.

– Камень у меня на шее – чертов палец, – объяснил я.

– А зачем тебе камень на шее? – удивилась новенькая.

– Фенек дал, – объяснил я. – Долгая история, когда-нибудь я и ее тебе расскажу.

– Хорошо, – согласилась новенькая. – Снимай!

– Нельзя, – сказал я.

– Как так?

– А так, Фенек не велел.

– Хорошо, – легко согласилась новенькая, – тогда не снимай.

Я кивнул.

– Ты умеешь сидеть как они? – спросила новенькая.

– Все умеют, чего тут такого? – ответил я. – Только я не хочу.

– Поздно не хотеть, – констатировала очевидное новенькая. – Садись! – приказала она.

Ну я и сел, ноги к груди, руки на коленках сплетены – чего тут уметь?! Но новенькой не понравилось как я сел:

– Ты неправильно сидишь, а говоришь, что все умеют.

– Что не так? – не понял я. – Руки на коленях, все они так сидят.

– Не так! Ты сидишь, чтоб спрятаться, – объяснила она. – Не прячься, ни от меня, ни от кого. И попробуй расслабиться, – сказала она. – В первый раз ты, конечно, не сможешь, но хотя бы постарайся, а то ты так напряжен, что плечу у тебя выше ушей. Опусти плечи! – приказала она.

Я опустил, новенькой понравилось:

– Так уже лучше, – похвалила она меня.

– А теперь что? – спросил я.

– Теперь думай, – сказала она.

– О чем? – уточнил я.

– Ни о чем, просто думай.

Я, конечно, смолчать не смог и сказал что просто думать никак нельзя, если уж думать, то надо обязательно

об чем-то, а она вдруг рассердилась и поэтому я согласился с ней и начал думать, старался даже чтоб ни об чем, пыжился, но у меня совсем почему-то не получается так и всё какие-то мысли в голову лезут.

Каспий. Волга впадает в Каспийское море. В Каспийское? – вроде да. Волга? – Волга. А Каспий куда впадает? Моря вообще впадают куда-нибудь или они как озера – в никуда. А разве он не высох теперь, как и эти озерца? Как же это все теперь мне неважно! А что тебе теперь важно? Теперь – новенькая, только новенькая, а все остальное – нет. И еще я. Ты и я. Я и ты.

Я. Мальчик про возраст которого можно с уверенностью утверждать только одно: ангел в нем уже умер. И вот что я из себя есть.

Характер:

Я осторожен и даже пуглив, тем не менее коленки у меня почти всегда разбиты: иногда какая-нибудь одна, но чаще обе. Я хитер и всегда сумею любого вокруг пальца обмануть, но вместе с тем и ужасающе туп, до того туп, что никак не могу разучить греческие цифры после двенадцати, хоть двенадцать первых натужно кряхтя как-то да осилил. Я глубокий и мучительный завистник, а еще – страшный ревнивец. Но про последнее ты уже и так знаешь, догадалась наверно.

Внешность:

У меня вмятина в носу, полученная при героических, но за давностью забытых, обстоятельствах, волосы неопределенно длинные, глаза, уши не торчат и это особый предмет моей гордости – ведь могли бы, лицо, плавно стекающее к не по-мужски гладкому подбородку, без особых примет – все как у почти каждого. Тело до позора тощее, но по нему там и тут шрамы – разве они не украшают?

Особые навыки:

Я умею взрывать все, что взрывается, а что нет – поджигать. Запускать, что летает, а другое отправлять в плавание. Умею сделать из палки шпагу, из шпаги лук, а из лука самый настоящий мазер. Еще я умею быть дураком – о, самым распоследним из всех дураков дураком умею я быть и как же хорошо у меня это получается!

Краткая биографическая справка:

1) Родился, должно быть, как и все, но этого я, конечно, не помню.

2) Учился, должно быть, как и все, но и этого я почти совсем уже не помню.

А что я помню?

3) Летал на ужасную Бетельгейзе, но лишь однажды, потому что вернется туда только тот, кто окончательно раздружился с головой. Видишь, вот тут почти седой клок волос? – это ее, Бетельгейзе, мне на память подарок.

4) Открыл Америку, сквозь северные льды плыл на лодке: плыл, плыл да и открыл. А потом забыл, что открыл и открыл еще раз – но на этот раз не на лодках, а на красивущих каравеллах.

5) Придумал коня и мы всех победили, но потом десять лет возвращался домой.

6) Прожил робинзоном на необитаемом острове целую бесконечность, но всё-таки спасся. Я всегда спасаюсь.

7) Вот только однажды я покорил почти весь белый свет, но умер в самом расцвете.

О прекрасная, о ужасная моя жизнь!

А больше мне нечего пока тебе порассказать – пока.

Теперь ты. Что известно про тебя? Мало, очень мало.

Имя твое не известно, ты не называешь мне своего имени, ты не называешь его никому и говоришь всем, что это не важно как тебя зовут.