Душой наизнанку

Мамочева Юлия

Автобус

Этот автобус ползёт, Как недобитый гад, Как по желудку — кипящий пот Сказанного наугад; Словно мозглящая дрожь, Словно мандражный зуд; Через гудливый дождь — Словно бы старая вошь На передбожный суд; Словно острожный срок — Сжатой вечности вдоль — По колеям дорог, Вдоволь залитых водой, Тянет автобус вброд… Милый, взрезай волну: Дом тебя где-то ждёт — В радужно-тёплом плену! Ждёт беспечальный приют, Кров на краю дождей. Добрые руки ждут — Руки добрых людей, Чтобы под взвои зим Гладить тебя по глазам… В губы стальные прольётся бензин — На душу, как бальзам! …Катит автобус быстрей, Морось хватая ртом: Там, за февральскою гранью дождей Ждёт его тихий дом. Вспарывает волну; В сери, гляди, воспарит! Рвётся из хмари махровой — в весну, Как из Москвы — на Крит. …Я выхожу на кольце; Я окольцован тьмой. Сорок сереют следов на лице — Сорок шагов домой. Серый включу я свет, Серую дверь затворю. Сумрачно-не-согрет Серый чай заварю. Будет мой вечер пьян: Гёте залью кипятком. Там, где по духу — туман, Там, где по факту — дом. Словно и встарь, и впредь — Лягу в свою постель. Будет мне тело греть Гётевски-чайный

хмель. Будет в рассветную сивую рань Сниться моим глазам Мнимого неба багрянь, Мнимой зари бальзам. Будет за серым окном Серая быль гудеть. Сонный автобус покинет дом, Чтобы вернуться впредь.

Гром

Ветрено тает в журчащий гам окаменелая тишь. Утро читает Москву по губам — рёбрам угрюмых крыш. Урбанистично-дырявый рассвет: поры огнём кровят! Помнишь другой ли ты город-секрет? Бредящий полис куртаг и карет — полустолицу-сад? Город, мне гордо глядевший вослед, город, который свят… Город царей? То был царь городов! Осеребрённый плеском подков. В грозный гранит Сердцем вгранён, Всеми рогами корон!.. Помнишь, рассвет, Вкус его крыш? Града, над коим давно не кадишь? Город взывает ко мне — Но в ответ Мной ты над ним не горишь. Нежат Московью — твои уста, Греет — апрелевый ворс. Город, что мною оставлен — устал, Мной не целуем — замёрз… Ветры как воры там: ратью во храм — Граблями грабят гать! Волны — по доброй традиции драм — Лупят мой град по гранитным щекам, Чтобы не смел роптать. Алый мучитель, поведай сам: Долго ль ему страдать?.. Долго ли хмарью — Холопьей халвой — Сытить царя ты горазд? Долго ль, Петровский оставив покой, Бронзою будешь цвести над Москвой, Окровавлённо-вихраст? Небо столицыно скопом зеркал Смотрит в лицо насквозь. Ты, океан, издевательски ал, Только темнеть от волнения стал, Словно незваный гость! Тучи текуче чернилью плывут, Кривью по небу — вкось! Грудью гранитной с небесных груд — Воронно-чёрных, червящих груд — Грудью из туч Встаёт самосуд: То Петербурга злость! Мой Петербург поднимает меч: Гром-чародей! Вращай! В палубе мглы разверзается течь, Хлещет из ранушки бранная речь, Ливнем — взбурлённый чай!.. Космосом хлещет из порванных врат, Дробью — столице в грудь… Гневом царёвым, гневом Петра… Rex не silentium! Ave, мой град! Ave, небесная ртуть!.. Властно Петрополис манит назад: «Странник, окончен путь!» Гром чародеит, Морозовый зной Кружит бурлящею бронзовой хной; Жерлом вдыхает, чай!.. Ждёт меня город — объятьем-Невой. Милый рассвет! Полетели со мной! Друг, до поры — полетели домой! Сердце, Москва, — прощай!..

Сквозь века

Остановиться? А сами где взяли бы силы вы? Остепениться? О, соло — иная степь! Я хочу выплясать словом все эти символы: Весь этот космос растёт из моих костей! Осатанеть? Слишком много света и Бога, Бога и света; последний по сути — Бог. Только б успеть! Мне бы только испить из рога!.. Не испугать просыпающийся песок!.. Снятся песку полосатые всплески странствий, Солнце, что плавило сахар его Сахар… Сыпься, песоче, — но спи, но не просыпайся!.. Тихо — расконденсируйся в стихо — пар!.. Пар воспарит, во вселенский вгрызётся хаос; В русле столетий кости станут песком. Хэй, поколенье-постскриптум: я здесь! Я каюсь, Волны времён рассекая к тебе — босиком!..

Певец

Скандинавская баллада

Воздымалась грудь корабля-дракона, Вороной буран хрипотливо ржал. Белый скальд с бородой как дубовая крона Побережною песней нас в путь провожал. И бурлило зелье, глотая небо, И гудящий сумрак пучину тряс, И бездвижный старец, казалось, немо, Осиянный звуком, глядел на нас. Ворожил — и взлетали крылами вёсла, Чугунел корабельный чешуйчатый борт… И мы верили в то, что вернёмся в Осло, И мы знали, что битвой прославим фьорд. Дом остался вдали, за солёной долиной, За простором, который стирает следы; Лица стали у нас — обожжённою глиной, И оплавило марево наши щиты… Иссыхали гортани от южной сини; С каждым выдохом — силу сосала соль… Погибал дракон — посередь пустыни, А напившись вдоволь, свистел бы вдоль! Взборонил бы ей водяное брюхо, Искровил бы кривую, тяжёлую муть… Если б Севера только — живого духа — Паруса, как жабры, смогли хлебнуть! А кругом — врагом наплывает гибель: Льёт на палубу солнце свой жёлтый жир; Судно чёрных людей, повелитель рыбий, Косоглазою смертью спешит на пир!.. Храбрецами заморский корабль полнится, Чужеземною тучей летит супостат… Сыто скалятся недругов смуглые лица, Полумесяцы сабель блестят! Мы жевали жадно горячий воздух, Нас в солёном масле тушила сушь… А с родимого брега, сулящего роздых, Вся Норвегия скальдом вздымала посох: Это старец молился за славу душ. Белой птицей скакал — босиком по скалам; Завывая, к суровым взывал богам… Мы горели, но верили — дело за малым: Возвратиться во славе к своим берегам! С горизонта, как с наковальни ада, К полю брани — тени грозою шли… Трёхголовою ведьмой неслась громада — Это смерть с мавританской летела земли!.. Вслед за братом, что пеклу по роду угоден, Вслед за первой ордою — тройная рать! Мы хрипели хором: «Храни нас, Один!» Лишь отваги молили дать… Мы хрипели певучим туманом Норда И сжимали эфесы стальным кулаком… И казалось — мощью родного фьорда Собирался над шлемами гром. Мы алкали ратной победы гордо — Иль конца, но в геройстве своём. Только гуще жара; и огнями агоньи Мельтешат моряки на чужом корабле. Наши вёсла — усталые крылья драконьи — Измождённо повисли в зелёной смоле. Эта липкая вязь паруса лизала, Но холодной мощью резвился взор. Нас тянуло в бой: нас ждала Вальгалла, Нас напитывал мощью Тор!.. Песня тихая старца сквозь мили звучала Громогласно, как странный хор… Недруг ближе и ближе, громаднее, строже: Всё безумней дудит, что неведомый зверь… И кривятся на вражеских палубах рожи — Ох, напрасно! Не знают варяги дрожи, Мы сражаемся до обескровленной кожи И уходим в морскую серь!.. Был суровым бой, словно серый север, Словно самый варяжский род. Кровенел белоснежной пены клевер На лазури морских широт. Мы не смели чуять ни ног, ни боли, Как не чуяли б их праотцы; И один за одним в чужеводной соли Находили приют бойцы. Но орда чернолицая нас не пугала, Мы рубились — и всё горячей!.. И, казалось, уже улыбалась Вальгалла Нам приветственным звоном мечей… И хрустели мачты, корма хрустела, С четырёх неприятель сторон ликовал… Бушевал он, кромсая драконье тело; Бился моря кровавый шквал! С четырёх сторон вражья грудь дудела, Точно дьявольский двор пировал!.. Тут безмолвный драккар заревел драконом, На дыбы поднялся, скрипя кормой… Мы схватились за мачты, и в страхе зелёном Враг застыл побледневшей тьмой. Паруса надулись внезапной бурей, Запестрили молнии страстью фурий!.. А дракон неистово бил крылами, Обезумев, рычал и пучину рыл; И разило врага ледяное пламя, Смертоносный огонь разил!.. Вся Норвегия щедро свистела ветрами И дышала в жабры ветрил!

…

Мы

под звёздами плыли по слёзной смоли, Да с победой — к священным норвежским лесам… В край, где белые скальды бросаются в море, Отдавая жизнь — парусам.

Lepidoptera [1]

I. Chrysalis

Балкон, как кокон, заковал — Меня в себе замуровал. Дрожит решетка, рвётся прочь: За нею — ночь. И ночь хохочет сквозь неё, Кусает сердце ночь моё; Сосёт душонку злое вне — Гудит во мне!.. А под ногами — океан, В картонный пол грохочет, пьян, Штормит в картинный мой шатёр Решёток-штор. Трещи, шатёр! Ломайся, гроб! Рассыпься, темень, вязью троп! Из всех дорог — лучись одна, То путь от пут — до дна, до дна!.. Греми, Вальпургиева ночь! Реви, пурги волшебной дочь! Гарпуном в бездну тянет мать — Я улетаю… Колдовать!

1

Бабочка (лат.).

II. Holometabola

танцуй танцуй с берёзами чьи волосы касаются балкона танцуй как шелест розовый стрекозами рассветного лона танцуй взлетай, безумная! бессмертная=беззимная — к венцу под взор Везувия на вечный сон вези меня: вези меня в завесу — вёснами: неси ненастьями востока синего; виски мои зайдутся воздухом; пойду за пастырем расстанусь с именем. вези на зов Везувия — чтоб каплей канула в седые выси я; вблизи гора — беззубая и безвулканная и славно Лысая!..

Блаженный

Я о горе не ведал ни духом, ни сном, И любить я умел в миллион киловатт… Мой намоленный дом измалёван огнём — Я ли в этом, скажи, виноват? Отвернулась любовь, упрекая навзрыд, Отвернулись друзья, бормоча наугад; Нынче дом пепелится — но сердце горит! Я ли в этом, скажи, виноват? А на долгой, на подлой, патлатой войне Душу в родину выдохнул срубленный брат… Соль-отчаянье рученьки тянет ко мне — Сударь-горе негорд и рогат!.. Я растлен и разбит, как разгромленный град… Но всю муку бы выстрадал, каждый снаряд Ел бы грудью — как манну… Когда б листопад Взвыл надгробными трубами выжженных хат: «Виноват. Виноват… Виноват!» Только немо ты, небо, в ответ на мольбы; Сжаты зубы у каждой сожжённой избы… Рвал я волосы с корнем, как рвёт древеса Из рыдающей почвы фашист-ураган; Комья пепла на голову снегом бросал, Пепел соли — в овраги ран!.. Словно бес, небесину хулою кромсал, Исплясались по сини-то розги угроз… «Боже! Отче! За что Ты меня покарал?» — Горло драл, словно гром, вопрос. Ты безмолвствовал, Господи… Молча глядел На бессилья слепого последний предел. И тогда, сатанея в бесплотной мольбе, Я греховным сменил гореборческий вой. Боже, Отче!.. Душа усомнилась в Тебе, Словно был я забыт Тобой! Я уже не грозил — но в грязи низлежал, Не хулил лиходеем — но в хиль холодел… Мне безверье — межрёберно вбитый кинжал — По щекам раскрошило мел… И бледнел я, как пепел, как время войны; Пепелиться устав, оплывал пустотой; Становилася кожа — корой белизны, Полубездновой берестой. Я уже не ругал странноглазую высь, Но шипел, багровелые губы губя… Умоляюще ветры стонали: «Молись!..» Я шептал: «Нет Тебя! Нет Тебя…» Нет Тебя — так я думал, ломаясь навзрыд. Ты же — был, Ты же — выл всею плотью равнин… Ты нищал, в исстрадавшую Родину врыт, Серебрился — да инеем детских седин… Небо клеткой грудною трещало от мин, Билось в нём оглушённое солнце-птенец; Я заглядывал в очи лазурных равнин: В них я видел Тебя, Отец!.. На плечо положил ты мне отчую длань; Я из грязи воспрянул, из навзнича — в бой; За страну — за сожжённые избы — с лихвой, По счетам — по щитам, что вражили гурьбой, Отдавал супостатушке дань!.. Ты бессловствовал, Отче. Сжимал горячо Бурей битвы моё плечо. Ты взирал на меня многоглазьем полей, Резал разум осколками страхов разбитых, Ты ковал мою волю в небесных скитах, Становилась она поминутно сильней!.. Силу в горло вдували Урал и Тибет; Волга, Нил да Евфрат по крови прорастали… Ох, не смертна погибель под пение стали! Ох, не больно стоять за небесные дали! Ох, не страшно идти к Тебе!..

ПитеРай

Ртутной водицы прыть; Муть мне мила, что мать. Питер — от слова «пить»: Стынь из горла хлебать. Ею наполнишь грудь — Бодро рёбра трещат! Питер — от слова «путь»: Я не могу — назад. Рёбра — трещат, поют… Питер — от слова «петь»: Тенор — весенний пруд, Меццо — рассветная медь. Соло — дворцовая соль, Хор — многолицый храм… В городе бродит бемоль Сквозь вековой бедлам. Ловится в сети садов, Плачет ручьями нот, Струями обертонов По мостовым плывёт. Верный, как гибель дня, Юный, как сэр росы. С Питером мы родня… Северной полосы. С Питером мы — семья, Неразложимый микс… Он по нутру скамья, Я — подсудимый Икс. Я, что подсела на драйв, Я, что с огнём сошлась… Город! Ты слишком рай, Пресно-прелестная сласть. Западно-праздная сеть, Невский паучно-сер. Питер — от слова «петь»; Голос мой, жалко, — сел. Волость моя — на краю, В очи Сатурн кадит… Питер тоскует по Ю — Той, что была впереди. Милый, тебе ли к богам? Ты ль — в хоровод планет? Город, храни бедлам! Пой, но не будь отпет. Я у границы стою, С пеной блажу у рта. Но не бывать в раю: Заперты ворота.

За неделю до совершеннолетия!

Неделя детства делится на доли — На семь дверей; конечная — сим-сим… И я не знаю, что придёт за сим, Но верю: голос мой неугасим, Пока не отпоёт прощальной роли. В финальных нотах больно много соли: Их не люблю. Роднее — рокот сил. Роднее — ветер, что меня крестил, Бродящую в судьбинно-странном поле. Пусть этот гром прольётся на поля В словах — когда раскланиваться буду Далёко за последней из дверей: За гранью детства — той, что жизни груду Однажды рвёт на «до» и «опосля». Неделя детства!.. Семь весенних дней — В их сменной смерти рассмеётся чудо, На два безбрежья путь один деля. 12.05.2012

Допекли

Планета! Что с населеньем твоим творится? Граждане населившие — что творят? Вымерли принцы, царицы, породистые патриции, Всюду — болото, балетно-изысканный блат. Вымерли госпитальеры и крестоносцы; Римляне, викинги — выпали в тартарары. Время и мне надавало по переносице: Выйди, мол, только не в люди, а из игры. Блат этот грязен, грозен, как миномёт, По-идиотски идеен, как «Майн кампф». Полые люди выплыли из болот. Дружбой сплетаются, пряча кинжал в рукав. Вроде бы любят, щедро блюют добром, Пылью — дедовской доблестью — кроют срам. Полые полулюди лезут на трон, Честь обречённая мыкается по углам. Шар голубой замигренен, багрово болен, Зубы пожаров землю грызут в золу. Дети кидают зиги, понты и школу, Шик исшокировал, заворожил шкалу. Детям везёт: их везут, коли папа платит; Едут к вершине сидящие на рубле… Ростом (карьерным) гипотенузу катет Перегоняет. Больно родной земле! Прошлое люди хоронят — к чему хранить? Для охраненья нужна непростая прыть!.. Праздник Великой Победы в году однократен: Сели, поздравились, далее принято — пить. Вытаращились в экраны часочков на пять: Вроде бы граждане, типа душой на Параде… Знаешь, Планета: леди выходят на паперть. В люди выходят — бл… …атные такие дяди.