Душой наизнанку

Мамочева Юлия

Испания

Распахнула объятья Испания, Накалённая, как дуэль, — Сладострастного прозябания Невозвратная канитель. Распахнула объятия жаркие, Несдержимые, как вода. Принимаю твои подарки я, Зарываюсь в твои города. Расплясалась она, смуглолицая! Танец волен да страстно-скор… Знаю, ждёт меня инквизиция: Солнца дьявольского костёр!.. Зной занежит, закружит до смерти, С головою затянет гать! Только разве то страшно, Господи? Разве боязно — пропадать? Рассекая простор расстояния, Пресекая ростки искания — Безотчётно к тебе, Испания! Безоглядно — до прирастания… Прирасту — и путями окольными Тело зной оплетёт сквозной… Ты сомкнёшься шальными волнами, Бессердечная, надо мной.

«Дайте мне севера…»

Дайте мне севера, Дайте мне холода, Как многовластье дают — королю. Снега весеннего С негой без повода: Только

её люблю. Дайте мороза мне, Ясного, грозного, Злого алмазного дня. Лучше — свобода смятенья промозглого, Чем западня. Север милее Тлетворного Запада, Юга — и иже с ним. То, что мне велено, То, что задано, — Выполнить дайте с рожденьем зарева, Коль я зарёй храним!.. Дайте уверовать В то, что неведомо, Коли вы вправду — власть. Неги без меры, Во мгле дорассветовой — Чтоб не упасть. Чистого холода, Льдинного полона — Хоть бы ничтожную часть: Жжёт меня поедом, Плавит оловом — Страсть. Бьёт меня молотом, Мучает голодом, Всласть! С каждым шорохом Мысли ворохом В вечность гремят, Восставая порохом. Криком-то крутят пасть! Рвите — хоть духом, Хоть сновидением!.. Пыльно мне, сухо мне В жерле падения; Жар — и от тени Бездонного бдения… Всюду — пустыня-страсть. Рвите — хоть духом, Хоть сновидением! Кличьте старухой, Безумным гением; Наживо нежьте Ножом поколения… Но не давайте упасть! Свищет марево. Радо — посуху Плетью наяривать жгучей — без роздыху. Воздуху, воздуху! Дайте воздуху! Снежным да розовым, Свежим, что озеро, — Дали бы ветром Насытиться мозгу! Дали б глотнуть — хоть раз. Только глоток — я летел бы птицею. Но в небесине, взопрелой да ситцевой, Нет — ни капельки… Поздно молиться мне: Воздух в заре погас. Не дали неги мне Снега весеннего… Прочь — обереги Без промедления! Мне не положено жизнеспасения. Только вулкан безысходного бдения Лавой плюёт из глаз.

Совесть

Снова меня ты, прожжённая совесть, Гонишь гореть в аду. Думаешь, бедная, что успокоюсь, Коли теперь — уйду. Душу в запале не брезгуешь ранить Крючьями да огнём… Долго хранила судьбу мою память Спрятанной на потом. Что суждено — осуждённой открылось, Тёмный венец надев. Кроя гордыню, забрезжила милость Скорбною дамой треф. Замельтешила, заворожила, Мстительно велика. Но моя слава пока не довыла: Громко дрожит золотая жила Сбоку от кадыка! Как замолчать-то, не видевши края, Высказать не успев? Можно ли сдаться, сраженья желая? Увещеванья — блеф. Мне, горемычной, окончить повесть Писано на роду. Прежде — на сон не осудит совесть. После — сама уйду.

Рождение

Смешно бояться ссор. Грешно ли — суеверий? Я в странный год, нимало не боясь, Под материнский взор — из неземных материй В конце концов, конечно, прорвалась. Хотелось в люди мне, Хоть солнце жарит строже тех, кто рождён, а не закутан в облаках. «Пускай конец броне! Пусти на землю, Боже!» — Кричала наравне с другими я — до дрожи и Господа хватала за рукав. Нас много Там цвело — детей иных материй; мы други были — не разлей вода. Мы вниз просились. Не творя мистерий, смирился Бог с сомнительной потерей, билеты выдал — сверху в никуда. И мы — во весь опор! …Не удержались вместе: поразлетелись, вразнобой несясь. Как были — на подбор, по волостям-поместьям попадали — тот княжить, этот — в грязь. Как припомнить-то теперь добрый час рождения? Верно, жизнь открыла дверь с миной осуждения. Мол, тебя кто звал сюда? Брезгует здороваться. Словом, котовасия — так гласит пословица. Припомнить трудно, коль чинит препоны память: Приземная юдоль свободой не щедра-с. …Смириться, Смерть, изволь: меня не заарканить! Грози розгой: я хлеще в тыщу раз!.. Я рождалась. Мир ревел гривой лошадиною; Трубно бесом верещал, искры сёк из глаз. Распахнул ворота мне Фатум с кислой миною. Я швыряю: «Не томи! Маску гнусную сними — Разминируй, мон ами, Сам себя сейчас!..» …Выход мой был мало прост; Время жгло, взвывая; Воздух горький в горло лез чумой. Чёрт, казалось, сел на хвост; Капал сумрак, словно воск, Телом застывая. Тело, ты несло меня — домой… Раскрылились сморщенные гланды; Разлетелись настежь ставни век… И смутилась Гибель, каркнув: «Ладно… Поживи, пожалуй, человек!» Было ей, балованной, досадно Даровать добыче — вольный бег! По планете с дерзостью с той поры хожу я, Позволеньем свыше заручась. Кажет морду всякий раз жизнь моя чужую: Льнёт к глазам — то князь, то — явно мразь. Бог следит за мной с небес, Бес — из недров чада. Нервно теребит часы тощим пальцем

Смерть. Знает Бог: до времени мне к нему — не надо. Знает Демон: я пока не его награда. Гибель, верь: тебе меня точно не иметь. Злишься, знай волнуешься, пышешь перегаром… За былое на свои кости не пеняй! Отпустив на вольный бег — разве манят к нарам? Не примкну, не приманюсь, не отдамся даром; Прежде — честно одолей меня.

Дали

Памяти длань! Мановеньем — мгновенье продли… С лаской, какую едва ли века видали, Я подпираю небо долины Дали, Облокотившись на зубья презыбкой дали. Планы сливаются — с плоскости смысловой; Полурасплесканный, пол овладел ногами. Мне ль не расслабиться, Мне ль не прославиться, В купол врастая главой — Логовом мыслей, обвалянных в амальгаме? Нет — затвердению! Тени галдят в глаза. Денное марево мором дымит на мраморе. Морда — в испарине; с пасти оскаленной брызжет ветер-нарзан; Он газирован, что разум — в газовой камере. Грезит о грозах единственный часовой: Я, одиночеством скованный недреманным. Холода хочет подрёберный космос мой; В мыслях держащего небо слепой головой Плавится плева меж абрисом и туманом. Мысли того, кто в размякшую высь врос последней главой, — Славой засеяли синь над его романом.

Возвращение

Эх, не пишется мне, не рисуется: Тяжко дышится, сладко спится… Где вы, русские лица-улицы? Всё — кромешная заграница. Заграница — кромешится крошевом, В уши самые солью сыпется. Наглотавшись всего хорошего, Не насытиться мне, не насытиться! Шибко голодно — без родимого, Без рутинного, без российского. Заграница смеётся льдиново: А к согреву — не попроситься. Ты попросишь — вконец расхохочется, Встанешь к стенке молиться — выстрелит. Коль тебе задремать захочется — Смертной негою ложе выстелит… Нет, негоже к пригожей ластиться, Приседать перед ласковой вражиной! Как нальёт заграница маслица — Станешь скользкий, друг, да изгаженный. Мне ни масла, ни мёда — не надобно! Здешний путь мой замшеет, не пройденный. Ухожу в перезвоны ладанные: Приглашен я к обедне — Родиной.

Футболь

Верно, разум прав Про мои пиры: Коль бедовый нрав, Доля — вне игры! Но уйти стремглав — Это не к добру: Даже взрослым став, Я ль предам игру? Поле — жизни топь, Время мчит мячом; Бьёт по нервам дробь — Верно, обречён. К чёрту! Я — в отрыв, Честь в кулак собрав: Напорюсь на риф — Доплыву дыряв. Вражеский вратарь Утирает соль; Пропустить, как встарь, Мой триумф изволь! Волком страж глядит, Рвётся вверх орлом. Только я — сердит: Крою напролом! Не поспеть за мной, Воля — хороша!.. Матч в единый строй Замер, чуть дыша… В буре всех атак Чёток был пароль! Кровь стучит не в такт; Вытаращил враг Свой сердитый ноль! И взмывает флаг, Наш победный залп, Чуя чудо-роль. Рёбра ломает ревущий аншлаг, Глухо грохочет ликующий зал… Это моя футболь.

Разрыв

Сжалось пространство, глотая меня конурой, В горло вцепилось стремительным поворотом. Как не люблю я считающих дружбу — игрой: Тех, кто прощает пальбу по одним воротам! Разум не верит пророченному извне, Коль изнутри не скребли его кошки — снами. Детство умчалось на сивом простом скакуне — Выскребло дружбу, бесстрастно скрипя стременами. Сгинуло, щедро посеянное по весне; Время сомкнулось над лысыми семенами. Не наигравшись, король отпускает ферзя, Братским объятьем прощальным нещадно связан… Сердце сжимается, если уходят друзья: Их от него отрывает разлука — с мясом.

Обескаяние

Тебе, мой Лаэрт.

Грусть моя цепче акрила: Герду покинул Кай. Бабушка ведь говорила: «Сердцем не прикипай!..» Травит прощанья жало, Ест мою постную стать. Мама предупреждала: «Страх — по живому рвать!» Только дорога наша-то Рвётся напополам. Брат мой уходит заживо По не моим полям. Путь наш совместный пройден, Скалится краем земля. Рыцарь покинул орден Старого короля. Резкой и неизбежной Стёрты разлукой вехи; Прошлое давит на жалость — Покуда не улечу. Мы под мирской одеждой Будем носить доспехи, Латы, в которых сражались Прежде — плечом к плечу.

Дети

Погода шепчет, отмаливая грехи. Но не блажите, коварные небожители! Детям, считается, трудно писать стихи: Дети ещё непомерно немного видели. Это, конечно, типично взрослый обман; Чистая ложь не сочится лучистой примесью. Чтобы оглохнуть, ныряет Луна в океан, Там и смеётся над переспелой наивностью. Смейся навзрыдно — над теми, кто похоронил Детство своё в чернозёме сутулого смысла. Пусть ополчится на них твой серебряный Нил, Пусть их оплачет Нева и подлечит Висла. Взрослые! Вы бы Вселенной в груди — не вынесли, Всплывши во лжи, захлебнулись бы в Божьем вымысле. Взрослые неизлечимы. Луна, покажись! Похохочи над могилами добродетели! Дети пока ещё помнят иную жизнь, Неба изнанки безвинно немые свидетели.