Два билета
Шрифт:
– А нам на политиков наплевать! Требуем туалет!
– Хватит, - устало махнул рукой Мовсар.
– Как я сказал, так и будет. Никого из зала не выпущу. Уборная будет здесь!
– и он указал пальцем на оркестровую яму.
– Будет как в лесу: мальчики - налево, девочки - направо.
– Еще чего! Ты с ума сошел!
– Сам так ходи, а мы требуем ...
В зал вошла группа вооруженных чеченцев. Они наставили автоматы на заложников и передернули затворы.
Сутки для заложников складывались не из минут и секунд, и даже не из дня и ночи, а из коротких
– Сволочи, отпустите людей! Хватит их мучить!
Чеченец сначала слабо, и даже с некоторым удовольствием отбивался от девушки. Но потом ему это надоело, и он без видимых усилий скрутил ее, как пластилиновую. Девушка оказалась в неудобной позе: согнувшись пополам, с руками, круто заломленными назад. Красный берет свалился с ее головы.
– Сука, больно!
– хрипела она, дергаясь телом.
– Отпусти, гад! Всё равно не боюсь тебя.
На крик прибежали Мовсар Бараев, рыжий Иса и еще несколько чеченцев.
– Кто ты такая?
– спросил Бараев.
Девушка с гримасой боли, похожей на улыбку, ответила, что никого не боится и себя не назовет.
– Фу!
– повел носом Мовсар, - Да она пьяная в стельку!
– Можете убить меня, сволочи!
– кричала, изгибаясь, девушка.
– Как скажешь, родная, - улыбнулся командир и сказал бойцу, державшему руки девушки.
– Брат, выведи эту тварь в коридор. Разберитесь там ...
Чеченец увел девушку за кулисы. За ними последовал рыжий Иса. Через несколько секунд донесся сухой щелчок выстрела.
– Убили?
– вопросом ахнуло в зале.
И сразу же, непонятно откуда, пришел ответ:
– Убили!
Чувство самосохранения не позволяло заложникам близко принимать к сердцу и долго переживать гибель девушки. Как только со сцены убрали красный берет убитой, зал постепенно успокоился и погрузился в свое обычное состояние полного оцепенения.
Но прошло совсем немного времени, и чей-то душераздирающий крик заставил заложников вновь вернуться в страшную реальность.
– А-а-а!!! Душно! Задыхаюсь! Всё равно умирать! Не могу больше!!!
Всё остальное произошло в считанные секунды: молодой человек из последних рядов партера вскочил на сиденье и побежал по спинкам кресел в направлении сцены. Он несколько раз оступался, но поправлялся и продолжал свой сумасшедший бег. Когда от сцены его отделяло два ряда, раздался выстрел. Парень схватился руками за лицо и завалился назад в междурядье. Остались только торчащие ноги. Находившаяся рядом заложница, пожилая женщина, с немым ужасом наблюдала, как брючины убитого медленно сползали вниз, обнажая его тонкие бледные ноги.
* * *
За время плена заложники хорошо усвоили, что делать можно, а что нельзя. Спать можно было сколько угодно. Запрещалось делать резкие движения, кричать. Разговаривать можно, но негромко.
В туалет больше не выпускали. Для этого приспособили оркестровую яму. Чтобы справить нужду, заложник должен поднять руку и получить на то разрешение чеченца, сидевшего на сцене. Почти всё время к оркестровой яме стояла небольшая очередь. Поначалу люди стеснялись и терпели до последнего, но затем смущение прошло. И даже на специфический запах, усиливавшийся с каждой минутой, уже никто не обращал внимания.
Время от времени среди заложников циркулировали новости. Никто не знал, каким образом они просачивались снаружи, но кое-что из слухов подтверждалось. Так, стало известно, что певец Иосиф Кобзон самолично явился во дворец и уговорил чеченцев освободить маленьких детей и их мам. И действительно, вскоре детишек с мамами выпустили. Освободили даже соседа Нины и Тобиаса, умного мальчика, который один из первых сообразил, что их захватили в заложники. Мужчин, однако, чеченцы не выпустили. Жутко было смотреть на сцены прощания мужей с женами и отцов с детьми.
Говорили, что повторить успех Кобзона попытались два депутата Государственной Думы, но стоило одному из них услышать клацанье затвора, как он тут же сбежал, "как заяц", вызвав смех у чеченцев. Другой депутат-парламентарий оказался женского пола. Разговаривать с женщиной Бараев не стал. Узнав о неудачной миссии депутатки, заложники даже не огорчились. Слишком явной была ее цель - заработать политические очки.
Жизнь заложников протекала от новости до новости. Они легко переносили бытовую неустроенность и голод, но не могли свыкнуться с тем, что время для них, кажется, вовсе остановилось. Всем без исключения казалось, что в заточении они провели уже много-много месяцев.
– Капитан Хлыбов!
– Я!
– Лейтенант Санкин!
– Я!
– лейтенант Мерзлявкин!
– Я ...
– отозвался Петр Иванович, нервно реагируя на Мерзлявкина.
Седовласый полковник, стоявший перед строем сонных милиционеров, посмотрел на часы.
– Кажется, ничего не забыл. Значится, так ... Автобус внизу. На сборы вам пять минут. Время пошло. Р-разойдись!
Сталкиваясь в тесноватом коридоре, милиционеры разбежались по комнатам общежития: уложить в вещмешки "мыльно-рыльные" принадлежности, комплект нательного белья и другие вещи, необходимые для только что объявленной трехдневной спецоперации. Хлыбов не мог скрыть раздражения:
– Вот невезуха! Попали, бляха-муха!
– Не парься, командир!
– в своей обычной насмешливо-панибратской манере отозвался Альфред Санкин.
– Обыкновенные учения: отбегаем свое, потом по пивку, то да се ...
– По пивку!
– передразнил капитан.
– Дурья башка! Сказать, куда нас кидают?
– Куда?
– Освобождать заложников "Норд-Оста"!
– Ох, мать ...
– вытаращил глаза Санкин и присвистнул.
– Прекрати,денег не будет!
Уже в комнате, закрыв дверь, Хлыбов сказал: