Два дня до солнца
Шрифт:
– Мы?!
Он невинно смотрит на меня:
– Да. Я тебя сопровождаю. Понимаю, что совсем не похож на спутника твоей мечты, но ничего. Тебе понравится.
Глава 14. Кто тебя придумал?
Те, о ком не знает Антон Шуткач
8 лет назад
Что интересно, моё тело лежит на брусчатке, а вот я как-то всё вижу сверху. Чех стоит напротив Заграева. Но того явно это не интересует. Потому что он медленно приседает возле меня, проводит рукой по плечу и чуть сжимает. Склоняется. Белые
На губах Заграева неожиданно появляется улыбка - нехорошая такая и в то же время безумно предвкушающая. Живой глаз теперь горит так же, как и второй, который сплошное опаловое пламя.
– О-о-о, как… - Он переводит взгляд на Чеха.
– Что ж молчал, что у тебя есть такие ресурсы? Тут можно говорить.
Меня передергивает. Так, это ещё что такое? Какие ресурсы? Дайте мне только вернуться, вытрясу из Чеха всю правду.
Земля внезапно содрогается. Я это скорее вижу, чем чувствую.
И вдруг понимаю, что появился ещё один действующий персонаж. Это… женщина.
Она не то чтобы полная, но такая… сильно заметная. Рыжие кудрявые волосы, кокетливая шляпка с желтенькими цветами на черном поле. Бордовое полупальто в свете ночных фонарей кажется немного блеклым, но ни в коем случае не старым. Туфли с каблуками-рюмочками - совершенно неожиданно для такой комплекции. При этом дама держится очень уверенно. Кажется, мне есть чему поучиться.
На её губах оранжевая помада, а брови аккуратно подведены коричневым карандашом. Но вот глаза… В них смотришь и падаешь. Лёд. Стынь. Камень. Там настолько светло, что кажется, каждую клеточку пронизывают лучи. От этого одновременно холодно и безумно, словно рядом горит огонёк, к которому можно протянуть руки и погреться.
Она делает шаг вперед, и вдруг триги останавливаются, будто не хотят с ней связываться.
Только сейчас понимаю, что в её пальцах очаровательной мягкой округлости зажата сигаретка. Или папироска? Что-то есть в ней такое… исконно одесское, до ужаса несочетаемое и в то же время правильное, а ещё… такое, от чего внутри все замирает.
Дама смотрит то на Чеха, то на Заграева.
Она легонько сбивает пепел вниз, и блик света падает на кроваво-красный ноготь, чуть загнутый, скорее короткий, чем длинный.
– Мужчины, - произносит она низким голосом.
– Изверги рода человеческого. Стоит только старой больной женщине немного задремать, как вы норовите разнести в пух и прах всё на своём пути.
От её голоса, кажется, вибрирует воздух, будто от звучания огромного колокола. Я украдкой смотрю на Чеха и Заграева, жду, что они засмеются, но… оба молчат. При этом ощущение, что не просто молчат, а очень напряженно молчат.
– Эммик, отойдите от театра, он видел столько, что больше не хочет, - тем временем продолжает она.
– Сара Абрамовна, вы как всегда знаете, что сказать, - ухмыляется Заграев, медленно принимая вертикальное положение.
–
– С тобой та же история. Если ты мне сделаешь нервы, я тебе сделаю скандал, и всем будет хорошо.
Заграев чуть прищуривается, но не спорит. И мне это тоже не понятно.
Сара. Сара Абрамовна.
Сомнений в национальности женщины нет. Но кто она? И почему такая реакция?
Она медленно, но уверенно приближается ко мне. От папироски вверх тянется тонкий дымок, и в какой-то момент я понимаю, что она не уменьшается.
Сара Абрамовна останавливается возле меня. Делает легкое движение рукой, и триги отлетают в сторону. Оу. Они точно не хотят с ней связываться.
Она тоже склоняется ко мне. Касается пальцами щеки, медленно проводит по скуле. От прикосновения вспыхивает жар, едва сдерживаюсь, чтобы не охнуть. Не вижу отсюда светлых-светлых глаз, но чувствую, как они изучают меня. Очень внимательно, каждую черточку.
Потом она легонько щелкает меня по носу.
От неожиданности я ойкаю и распахиваю глаза. Ощущаю холод брусчатки, запах металла и бензина. Вижу Сару Абрамовну, которая уже поднялась.
Она задумчиво затягивается, потом поворачивается к Чеху и бросает одно-единственное слово:
– Якорь.
О чем она? Какой ещё якорь?
– Варианты?
– холодно интересуется Чех.
Я хмурюсь. Так, что-то я вообще запутался. Мысли прыгают одна на одну, ведут себя настолько проказливо и бессовестно, что хочется материться.
Сара Абрамовна изучающе смотрит на меня, потом на Заграева. После чего переводит взгляд на Чеха.
– Разделим, - произносит она с какой-то странной интонацией.
Что ещё значит «разделим»?
– Годится, - отвечает Чех.
В одно мгновение я глохну, перед глазами все затягивается непроницаемой тьмой, и сознание отступает туда, где слышны шелест морских волн и шипение крохотных змей…
***
Я открываю глаза оттого, что меня кто-то толкает в бок.
Голова гудит, за окном серое небо, мерзкий накрапывающий дождик, блекло-желтые поля. Стоп. Поля. Дорога. А я на это все смотрю вообще в окно.
Кое-как принимаю сидячее положение - и осознаю, что нахожусь на заднем сидении машины Чеха. Самого Чеха нет, зато Ябо расположился на пассажирском месте рядом с водительским.
Он поворачивается ко мне.
– Ну как? Голова болит?
Как ни странно, не могу расслышать в его словах попытки подколоть и поиздеваться.
– Так себе, - признаюсь я.
– Где мы? Как я тут оказался?
– Телом, - охотно отвечает Ябо.
– Вчера тебя Чех доставил именно бессознательным телом, сказал руками не трогать, уложил на диван и велел быть готовым на утро отчаливать.
Я хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, но безуспешно, полный ноль. Последнее, что я помню, так это дорогу перед Оперным театром и… тех, кто был вокруг. После этого я вмиг забываю про поганое самочувствие, потому что вспоминаю разговор женщины по имени Сара Абрамовна и остальных.