Два дня до солнца
Шрифт:
От мыслей меня отвлекают открывшаяся дверца. Чех садится и сует Ябо в руки стаканчик с кофе и какой-то сэндвич.
– Я хотел с ветчиной.
– Жрите, товарищ дорогой, что дают, - ни капли не смущается Чех, бросает на меня взгляд.
– Ты как?
– Отвратно. А…
– Выходи, перекусим и кое-что расскажу.
Ябо фыркает. Ну да, ему с такой рожей не выйти, хотя нигде нет людей. До меня доходит, что мы стоим возле заправки, мимо как раз проскакивает вишневая машина.
Я выхожу, делаю глубокий вдох. Воздух влажный, какой-то мягкий,
Но Чех тянет меня за рукав.
– Пошли, времени не так много.
– Не боишься оставлять Ябо в машине?
– интересуюсь я, следуя за ним, и поддеваю носком обуви ворох желтых листьев.
– Уже выяснил, что далеко он не уедет, - не смущается Чех, открывая стеклянную дверь, - к тому же не завтракал. Поэтому единственное занятие нашей фейспалмной проблемы - еда. Высовываться не будет, ибо понимает, что сейчас ему это не на руку.
Внутри, я понимаю, что тут не просто магазинчик, а есть маленькая зона, чтобы перекусить.
– Давай выбирай, - кивает Чех в сторону стеклянного прилавка, где разместился весьма неплохой ассортимент. Не только перекус, как у Ябо, но и вполне человеческая картошка, колбаски, салаты и даже суп с фрикадельками. Очаровательно.
Мы занимаем столик у окна. Так можно и весь зал видеть, и наблюдать за машиной. Конечно, сквозь тонированные окна не видно, но я чувствую, что Ябо пялится прямо на нас. Ещё и козу показывает, сволочь.
Картошка очень горячая, но мне это не мешает. Дождь за окном припускает сильнее. Чех терпеливо ждет, когда я утолю первый голод. Время от времени он делает глоток капучино (понятия имею, с чего его потянуло на эту сладость) и смотрит поверх очков на меня.
В какой-то момент я замираю, понимая, что больше не могу делать вид, будто ничего не происходит. Поэтому сжимаю вилку так, что белеют костяшки пальцев.
– Говори, - произношу я хрипло, каким-то чужим голосом.
– Просто говори. Рассказывай с самого начала. С момента, как ты ни капли не удивился Ябо, явившемуся со мной, до вчерашнего дня с этим не терпящим возражения словом «Разделим». Я хочу знать всё.
Тишина.
То есть, разумеется, кто-то заходит, что-то покупает, разговаривает по телефону, благодарит продавца в бело-красной форме и уходит, но… тишина всё равно оглушает.
– Хорошо, - отвечает Чех, и я вздрагиваю.
– Ты узнаешь всё. Имеешь право. Но в Херсоне. Нам осталось полтора часа дороги.
– Мы едем в Херсон?
– вопрос сам слетает с губ.
– Да. Там нас уже ждут.
Ну что ж, с Чехом, как всегда: нихрена непонятно, но очень интересно. И больше я ни слова от него не добьюсь. Есть такая мерзкая привычка: он говорит только то, что считает нужным. То есть, ты даже спросишь - он пояснит, но яснее не станет. И останешься ты как и был, с носом.
Чех ждет, когда я доем. После этого мы покидаем уютный и теплый зал, выходим на улицу. Машина, слава богу, на месте. Ябо, как
– Слушайте, я уже успел поспать, пока вы по заправке лазили, - невинно сообщает он.
– Пересядь на заднее, - бросает Чех.
Я смотрю по сторонам, придерживаю дверцу - спокойно и тихо. Ябо ныряет туда, куда сказал Чех. Я занимаю место рядом с последним. Неужели он все-таки решил что-то рассказать?
Чех кладет руки на руль и трогается с места. Некоторое время в салоне царит тишина. На удивление, даже Ябо затих и не пытается болтать.
– Рассказывай, - внезапно произносит Чех, и я каким-то шестым чувством понимаю: обращается он совсем не ко мне.
Я жду, что Ябо сейчас скажет что-то едкое, фыркнет, даже пошлет открытым текстом, но он… молчит. Молчит так искренне, что повисшую тишину можно сжать в ладонях. Я жду-жду-жду его слов, но всё равно в ответ - тишина.
Чех не отрывает взгляда от серой ленты дороги, смотрит прямо, кажется, его совершенно не волнует, что рядом я и…
– Чокнутый бог вечного фейспалма, - произносит Ябо, и я вздрагиваю, потому что он прочитал мои мысли.
– Именно так он меня называл, когда держал в сознании образ свихнувшегося существа, у которого никогда не было глаз, но при этом оно видит так много, как только может видеть тот, кто в состоянии уронить лицо в ладонь, спасаясь от бесконечной человеческой глупости.
Я замираю, не в силах сделать вдох, словно боюсь, что даже звук моего дыхания собьет его.
Но Ябо, кажется, это ни капли не мешает.
– Я не знаю ни имени, ни внешности, ни возраста того, кто меня… придумал. Наверное, это самое подходящее слово. Но прекрасно помню, какую сумасшедшую радость, замешанную на злорадстве, свободе и какой-то безграничной власти, испытывал, когда мои очертания вырисовывала его фантазия.
Я не сразу понимаю, что невольно впился пальцами в сидение.
Придумал… Кто мог придумать… такое?
И прекрасно понимаю: кто угодно. Можно ли узнать, что спрятано в чужих мозгах? Здесь человек тебе улыбается, здесь представляет, как отрезал твою голову. Пример, конечно, утрированный, больше подойдет либо для психически нездоровых людей, либо для… преступников, скажем так. Но суть ясна.
– Меня сделали таким, - голос Ябо звучит непривычно ровно, считай, без единой эмоции.
– Я мыслю не так, как ты или Дима. Не так, как люди, которые нас окружали.
– Откуда ты знаешь, как они мыслят?
– все же срывается с моих губ.
– Я же продукт человеческого сознания, - хмыкает Ябо.
– Кое-что успел понять.
Я не выдерживаю и поворачиваюсь к нему. На роже Ябо такое выражение, что сразу понятно - издевается, собака.
– Ты помнишь мысли своего создателя?
Он мотает головой.
– Увы. Я помню ощущение от его мыслей. Мне немного сложно сравнивать, но, наверное, подобное испытываете вы, когда вспоминаете далекое детство. То есть, прекрасно знаете, что оно было, но при этом не знаете, о чем помышляли, будучи младенцем.