Два дня до солнца
Шрифт:
Он поднимает взгляд на подошедшего официанта, которого легким движением руки подозвала Сара Абрамовна.
– Молодой человек, запишите мидии в сливочно-сырном соусе, вот этого сладкого карасика, это вот салатное недоразумение с авокадо и лепешку.
Чех кашляет в кулак, чтобы сдержать улыбку при виде лица несчастного официанта.
– Стейк из тунца, - добавляет он.
– Пить… - Сара Абрамовна изучает винную карту.
– Нам есть что отметить.
– Стук алого ногтя об отшлифованный янтарь.
– Даже три раза.
– Стук, стук, стук.
– Поэтому
– Сухое?
– учтиво предлагает официант.
– Оставьте себе, - отмахивается она.
– Несите полусладкое, и не слипнется, и примирит с кислой физиономией собеседника.
Бедняга улетучивается так быстро, что Чех не успевает возмутиться.
– Сара Абрамовна, вы бессовестно неучтивы к старшему по чину, - мягко укоряет он.
– Где же хоть капля любви?
– Зачем мне любовь, когда есть деньги?
Чех понимает, что крыть нечем. И только усмехается. Всё же Городовые - прекрасные существа. Они не взывают к чему-то светлому, бескорыстному и необъяснимому. Им всегда есть чем спустить на грешную землю. И это радует, потому ясно, чего можно ожидать от каждого из них.
В ожидании заказа Сара Абрамовна закуривает. Между алыми ногтями белеет белый цилиндрик сигареты, дым сегодня пахнет какими-то цветами. Сменила пристрастия?
– Эммануил Борисович, - снова она переходит на уважительное обращение.
– Есть проблема, которую надо решать, как бы мне сейчас ни хотелось не видеть вас ещё долго.
Чех тоже меняется в лице. Теперь это холодный, невозмутимый Следящий Южного региона, который сильнее Городовой.
– Какая же?
В её бездонно-светлых глазах что-то ослепительно вспыхивает:
– Каракурты не убили Дымкевича. Он снова появился в Одессе.
Глава 15. Ближе к тому, что нельзя
Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз
Наше время
Если прикрыть глаза, то солнце светит так мягко и ласково, что кажется, будто оно разгорается даже под веками. Ветерок временами налетает прохладный, совершенно не весенний, но я ничего не имею против. День отличный. Даже не беря в расчет, что мне надо прямо сейчас покинуть Львов. Внутри все почему-то замерло. Нет сожаления - только светлая грусть. Пожалуй, надо разобраться с бедламом, ворвавшимся в мою жизнь. А потом уже снова можно приехать.
Это странно, но я чувствую, что решение верно.
И то, что я сейчас сижу на скамейке в скверике напротив входа в здание вокзала, тоже верно.
– На, подержи.
Мне тыкается в руки бумажный белый пакет, на котором нарисована фигуристая панночка. Она прикрывает грудь сочными вишнями, контрастирующими с белой кожей.
– Э?..
Пожалуй, это самое содержательное, что я могу сказать.
Ярасланов плюхается рядом, переводит на меня взгляд:
– Мы будем ехать вместе почти сутки. Делать это на трезвую голову я категорически отказываюсь.
Я заглядываю в пакетик, так-так и правда бутылка настойки. Любопытно исполнилось моё вчерашнее желание.
– Звучит так, будто тебе придется ехать с некрасивой
– От того, что я еду с красивым мужчиной, ситуация совершенно не меняется, - пожимает он плечами.
Я закашливаюсь, Ярасланов любезно хлопает меня по спине.
– Не умничай, ведь в ответ может прилететь, - ласково произносит он.
– Но я, конечно, попытку сострить оценил.
Некоторое время мы сидим молча. На разговоры не тянет. Потом Ярасланов тянется к чемодану, достает из внешнего кармашка паспорт и билет. Снова отдает мне.
– Я сейчас!
Он быстро вскакивает и шагает к ближайшей будочке с журналами. Я фыркаю. Господи, откуда ж ты такой взялся?
Открываю паспорт.
Богдан Ярасланов.
О… как. Значит, Дан - это сокращение от Богдана, а не Даниила, как можно было бы решить. Я почему-то к нему примеривал именно это имя. Богдан всё же… Хотя вот место рождения - Ужгород. Едва не присвистываю. Вот это да. Почему-то думал, что он родился где-то в безумно пафосных столицах, но никак не в уютном городе Закарпатья.
Подпись интересная у него.
Внимательно изучаю её, вычленяя среди размашистых завитков буквы. Так, начинается с «Я», потом точка, дальше три первых буквы имени: б, о, г. То есть… если привыкнуть к линиям, то можно увидеть…
Я.Бог
С моих губ срывается нервный смешок. Да уж, скромность - единственный его недостаток. Я вот как-то не додумался до такого. Просто стилизовал первую букву фамилии, а мог вон целого клоуна нарисовать, если следовать такой логике.
– А чужие документы смотреть нехорошо, - звучит прямо надо мной, и я едва не роняю паспорт.
Ярасланов садится рядом снова, я замечаю у него под мышкой сборник судоку.
– Ну как, удовлетворил любопытство?
– неожиданно спокойно интересуется он.
– Немного, - признаюсь я и тут же спрашиваю: - Почему Дан? Не Богдан?
– Издатель посоветовал сократить, - пожимает он плечом. Зелено-голубая волна взгляда устремляется на крышу вокзала, которая отражает солнечные лучи, будто возвращая их небу.
– Короче, так воспринимается лучше читателем. Читатель же, знаешь ли, существо капризное. У него есть море, каждая волна которого - автор. Волна накатывает на волну, прячет под собой, принося что-то другое, стирая старое. Ты их не запомнишь, да и не всегда в них сориентируешься. Но вот ту волну, что плеснет в лицо, оставив соленый привкус на губах, ты забудешь вряд ли. Поэтому цель каждого писателя - остаться на губах, которые потом смогут процитировать его строки.
Звучит настолько хорошо, что не хочется перебивать.
Но потом я бросаю взгляд на часы.
– Пошли, пора, - произношу, вставая и подхватывая вещи.
Ярасланов молча кивает, берет чемодан за ручку и следует за мной. На перроне мы молчим, молчим и когда оказываемся в своём люксе. Меня это несколько удивляет. Однако, а деньги за билет потом стребует? Наверное, стребует. Чего это он должен всё оплачивать?
Внутри, как всегда, жарко. И пахнет металлом, горячей пылью и смазкой.