Два дня до солнца
Шрифт:
Я отодвигаю штору и смотрю на вокзал, где другие пассажиры еще ждут своих поездов. Временами просто удивительно, сколько людей мы видим каждый день, но при этом ничего не узнаем об их жизни.
– Нравится?
– вдруг спрашивает Ярасланов.
Я перевожу взгляд - он тоже смотрит в окно. Редкий момент, когда ни в глазах, ни в уголках губ нет иронии и легкой насмешки. Из-за этого он словно меняется до неузнаваемости. Я вижу в своем спутнике совершенно другого человека.
Поезд трогается, оставляя людей
А я внезапно понимаю, что оказался один на один с человеком, который грозился меня убить.
Только мне… совсем не страшно.
Теперь я знаю: Ярасланов просто так изъясняется. Он многое говорит, чтобы добиться нужного эффекта, но далеко не всегда делает то, что сказал. Он меня проверял. Не особо приятная проверка, но сейчас это почему-то кажется таким же очевидным, как факт, что Кирилловна, незабвенная соседка Игоря, не бросит курить до самой смерти.
Немного царапает, что он так и не появился. Но сказать, что я обижен, не могу. Вокруг и правда происходят странные вещи, поэтому чего точно не стоит делать, так это втягивать друга в неприятности. Неприятности, которые ты сам не можешь ещё классифицировать.
Если дорога во Львов была по большей части созерцательной, не считая разговоров с Володей, то в этот раз мне не до созерцания. Потому что я слушаю Ярасланова.
Он сидит, подогнув ногу под себя, уже довольно долгое время. Я невольно отмечаю, что ему это не причиняет ни капли неудобства. Он вообще гнется словно лоза, просто раньше я не видел так близко каждое движение, а теперь вот оно, смотри да изучай.
Три пуговицы на рубашке расстегнуты, временами мелькает серебряный блик цепочки. Интересно, на ней что-то висит? Когда я его видел в комнате, ничего не было.
– Значит, Создатель ничего не может поделать со своими… с тем, кого создал?
– осторожно спрашиваю я.
Ярасланов откидывает с лица светлые пряди, немного морщится. Похоже, его раздражает дорога, но он прекрасно понимает, что с этим ничего не поделать, и пытается хоть как-то держать себя в руках и не сорваться на мне.
– Может. Например, не выпускать их, - отвечает он.
Я жду какой-то кривой усмешки или намека, что это такая злая-злая ирония, но Ярасланов чудовищно серьёзен. От этого немного не по себе.
– Я сейчас не шучу, - говорит он, будто угадав мои мысли, и поднимает взгляд. Там странная задумчивость, ни намека на прежнее ехидство. Интересно, настоящий Богдан Ярасланов передо мной сейчас? Или все же был тогда, а теперь просто на какое-то время показал свою усталость? Он продолжает:
– Создатель не может не создавать, это как… вот скажи, Антон Шут, ты можешь не писать?
Вопрос ставит в тупик.
Можешь не писать - не пиши.
Не эту ли фразу встречает каждый, кто решает сесть за чистый лист и начать свой текст?
Можешь не писать…
Не
Это я понял давно. Даже если что-то случится в моей жизни и я решу сделать перерыв, это не значит, что перестану думать на тему: как это написать?
Наверное, каждый из нашего писательского племени однажды ловит себя на том, что любую ситуацию пытается разложить на строки, обернуть в буквы, разделить знаками препинания и оставить на бумаге. Первые рассказы я писал в тетрадке в клеточку душой и тупым карандашом. Потом перечитывал и казался себе жутко талантливым.
Со временем тетрадки сменились на программы, клавиатуру и монитор, но прежнее «как это написать?» не изжить. Оно пропитало собой всё моё естество. Даже если я сменю работу, перестав быть коммерческим писателем, писать… не перестану. Это как однажды ты научился ходить, так и тут.
– Нет, - отвечаю чистую правду.
– Не смогу. А ты?
Он внезапно моргает. Кажется, не ожидал такого вопроса.
– Не знаю, - признается честно; я чувствую, что честно, и продолжает: - Мне это нравится. Позволяет забыть о том, каким чудовищем я создан на самом деле.
– Чудовищем?
– переспрашиваю я.
– Это цитата из книги?
На губах Ярасланова появляется кривая ухмылка, а в глазах снова то присущее ему выражение - снисходительность и мягкая насмешка:
– Это цитата из жизни, Антон. Ну да ладно. Нравится тебе это или нет, но уже ничего не поделать. Талант у тебя и правда… сильный. Ты можешь вытягивать на свет тварей, которых создало твое воображение. Почему тварей? Обычно при создании чего-то страшного и непонятного уходит больше эмоций, поэтому твари и выходят первыми.
– Твари выходят первыми, - хмыкаю я.
– Знаешь, прекрасное название для романа.
Он смотрит на меня, потом кивает:
– Согласен. Запомню. А то что-то прямо мучаюсь с названием новой книги.
На несколько минут повисает тишина. Я ждал не такого ответа, но уж какой получил.
– Что… - пытаюсь сообразить, как сформулировать вопрос.
– Что мне нужно делать, чтобы научиться не выпускать… такое? И какова в этом всем твоя роль?
Ярасланов откидывается к стенке, как раз на мягкий подголовник, и хмыкает:
– Не выпускать тварей будешь учиться сам. Но я тебя хочу кое-кому показать. Конечно, он чертовски необщителен, угрюм и не любит людей, но умён и знается на всяких интересных вещах. По крайней мере сумеет что-то подсказать. Ну… надеюсь на это… Что касается меня… Нет, Антон, я никого не создавал, хотя по лицу вижу, что ты мне не веришь. Но это правда. Я не Создатель. И никогда им не был.
– Тогда кто?
– уточняю я, не собираясь давать ему возможность уйти от ответа.
– Почему ты оказываешься все время рядом со мной? А сейчас и вовсе конвоируешь домой?