Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Всех не упомнишь, преподобный, – Коба, наконец, зажёг трубку и повернулся к гражданину. – Чем обязан?
– Меня зовут Сергей Киров, – известил человек, круглое лицо которого было красным, разрумяненным от морозов, а на ресницах осели белые снежинки. Выглядело всё это очень забавно и наивно, к тому же большие голубые глаза постоянно моргали. – Меня направили к вам по национальным вопросам разбираться.
– А, – вспомнил Коба, махнув рукой с трубкой. – Киров! Помню ваши статьи об успехах Временного правительства. Как назойливые мухи, честное слово. Что же, решили изменить квалификацию?
–
– В принципе, что сейчас это обсуждать, – прервал его грузин. – Вы с какого месяца в РСДРП(б)?
– С октября, – отвечал Киров, доставая из массивного портфеля стопку документов, протягивая один из них Кобе. – Вот, партбилет. А вот заверение лично от товарища Ленина…
– Хорошо, – отмахнулся от бумажек Коба, которых ему уже по горло хватало в кабинете. – Пойдёмте лучше внутрь, холодает.
Киров согласительно кивнул. Сам он уже весь продрог, окоченел и дрожал от холода, но терпеливо ждал, пока нарком по национальным делам безмятежно докуривал свою трубку.
====== Глава 31. Охотники за дельтами. Часть 2 ======
Солнце палило не хуже, чем в Сахаре. На южной границе Алании – Северной Осетии в летний период стояла невыносимая засуха и удушье. На обезвоженных чёрных сучьях одиноких деревьев редели пожухлые, жёлтые листья, но большинство веток так и оставались голыми. Горячий асфальт с выцветшей дорожной разметкой распластался на дальние расстояния, а прилежащие к нему чёрные дороги контрастировали со светлой, седой землёй. Для абсолютного представления того, что здесь уже давно никто не жил, не хватало только перекати-поля. Серые, пыльные многоэтажки тоскливо пустовали. Район Владикавказа напоминал Припять: кругом песчаные ветры и тишина. Но здесь тишина явление редкое…
Из-за холма выехал зелёный танк. Словно дикая кошка, он подкрался к перекрёстку и свернул в сторону одного из многоэтажных домов. К въезду во двор растянулась бетонная баррикада. Над танковым входным люком реял чёрно-желтый флаг.
– Сержант, он в трехстах метрах от нас… – из левой стороны форта крикнул солдат, на погонах которого сверкали две звезды. – Сержант? Сержант! Уснул, что ли?!
– Товарищ лейтенант, нужно подпустить их хотя бы на сто метров, чтобы граната смогла долететь.
Издали до российского гарнизона донеслись глухой скрип танковых гусениц.
– Какая на хрен граната, Поляков?! – неистово напустился лейтенант Сафронов на подчинённого, употребляя в оборот нецензурные выражения. – Они с двухсот пятидесяти нас в щепки разнесут. Ты, блядь, видел, какой у них заряд?!
– Не на такое я подписывался, когда пришла повестка…
– А ты что, надеялся, что армия – это спаньки-встаньки да дрочка? Родину защищать, Поляков, РОДИНУ! От врагов…
Поляков насупился – пришлось молча перезаряжать пулемёт, на который надежды не было никакой – броня вражеской артиллерии была гораздо сильнее. Российский гарнизон мог подписывать себе смертный приговор. Начштаба упорно пытался дозвониться командованию, однако связь предательски прервалась. Григорий Муравьев – второй сержант
– Бойцы Аль-Каиды безжалостны, солдат, – спокойно произнёс лейтенант. – Так что не вы одни, а всех, кого принимают в армию, отправляют в первую очередь сюда.
– Мы для нашего государства, как пушечное мясо, – подавлено сказал Поляков, опустив голову. – Даже связь отключили, бросили нас…
Лейтенант хотел было возразить что-то резкое, однако, открыв рот, оттуда не вырвалось ни звука. Отряду некуда было отступать.
– Наш долг Россию защищать, вот и всё, – вдруг ответил Муравьев, и, выхватив из-за пояса гранату, рванул из-за баррикады прямо навстречу «дикой кошке».
– СТОЙ!.. – Полякова удержал лейтенант, покачав головой:
– Убег наш муравьишка, – жизнь глупого героя будет в любом случае оборвана.
Сержант, преодолев пятьдесят метров, с силой выдернул кольцо и бросил бомбу прямо в танк. Раздался оглушающий взрыв. Муравьёв бросился ничком на асфальт, закрывая голову руками.
Люк загоревшегося танка с грохотом открылся, и оттуда вывалилось окровавленное, раненое тело.
Молодой человек, задыхаясь, держась на пояс, попытался привстать и проползти в сторону от убитой бронетехники, но силы с каждой секундой оставляли его. Гриша поднял голову, глаза от ужаса распахнулись: светлые, рыжеватые волосы, курносый нос, родинка на щеке…
– Изя… Израэль! – вырвался истошный сорвавшийся крик. В душе ещё теплилась надежда, что это не он.
– Горя… – донесся глухой ответ. Муравьёв, рыдая, рухнул на колени, подпирая голову раненого террориста.
– Изя, как?.. Почему? – сквозь слёзы повторял он, пытаясь зажать рану на виске.
– Иеру… русалим защища… – прошептал еврей, протягивая руки. – От России… Ты её защища…ешь…
– Что ты такое говоришь?!
– Если не мы на Кавказ… то Россия на нас… Путин… Ульти-и-и-матум… Горя, за Путина будешь нас губить… Мама… тебе…
За баррикадой молчали. Начштаба и солдаты не понимали, что происходит: крики и взрыв не давали представления жив ли сержант или нет. Сняв каску, лейтенант махнув рукой отдал приказ:
– Пишите в лист за наградой посмертно сержанту Муравьёву Григорию. Дату поставь сегодняшнюю: шестнадцатого июля двух тысяча пятнадцатого...
– Он живой! – наконец, смелый Поляков высунул голову. Сафронов встрепенулся и кинулся к краю форта.
– Изька, как же ты за Аль-Каиду сражаться мог, – всхлипывая повторял сержант. На дороге струились, шипя от горячей поверхности земли, ручьи тёмно-красной крови. – Ты не не террорист, Изя...
– Не за неё, – с хрипом просипел еврей, закрывая глаза. – За Израиль...
– Товарищ Муравьёв, мы отъезжаем!
Песчаные ветры и горячий асфальт развеялись приглушённым криком. Гриша помотал головой и обернулся, на лице тут же появилась улыбка.
– Или ты хочешь тут до ночи простоять?- Виктория хмыкнула, смерив его взглядом: снова тот же придурковатый, смехотворный вид. Такой никогда не изменится, но тем не менее это было его фишкой и придавало обаяния. Тем он ей и нравился.