Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Подняв тело строителя, три мастера позвали находившихся недалеко шесть других каменщиков. Посадив на место захоронения куст акации, мастера вернулись с горестным известием к царю. Соломон избрал новых мастеров, приказал им перенести тело Мастера в храм и найти убийц. Общими усилиями мастеров тот приказ был выполнен.
Гибель трёх преступников-подмастерьев служит подтверждением того, что возмездие отступникам от учения и разглашением тайн Ордена неизбежно и неотвратимо!
– А теперь, – Феликс изменился в лице и в голосе, что послужило невольному трансу Кобы, – я задам вам вопрос: если вам доселе
– Я не сплетник, я не могу обсуждать разговоры других людей, – сразу же возразил Коба, играя в благородство. – Могу сказать, что узнал относительно недавно и был, мягко говоря, ошарашен.
– Но вы не договариваете! – нажал на грузина Дзержинский. – Вы бы могли рассказать и больше! Что вас смущает?!
– Я и так вас уже загрузил своими вопросами и оторвал от дел…
– Не имеет значения! – гневно крикнул Железный Феликс, яростно сверкнув глазами. – Разве вы не интересовались с целью вступить в орден?
– Нет, я всего лишь обычный, маленький человек из пролетарских, из Гори, – беспомощно пожал плечами Коба. – Я хочу, чтобы жить моему народу жилось легче, а остальное – не моя забота и не моего ума дело. Слишком высокая планка для меня.
– Но сейчас вы стоите наравне со мной, на земле той страны, где отныне главенствует диктатура пролетариата – вашего класса! – возмущался Дзержинский. – Не вашего ума дело? Не лукавьте – скажите прямо!
– Возможно не сегодня и не завтра. Я должен всё разложить по полочкам, пережевать ту информацию, которую вы мне дали – ценнейшую информацию. Я должен оставаться вне ордена, Владимиру Ильичу может понадобиться моя незапятнанность. Я у вас в долгу, – Коба мастерски закончил с этим разговором, волнуясь, что Дзержинский раскроет его истинные намерения, так как долго противиться такому искреннему манипулятору не мог. – Сейчас не то время – пробуждается контрреволюция.
– Я знал, что Краснов будет атаковать в любом случае – это и дураку понятно, – Феликс смирился, возражать не стал. – Пока он воюет за Россию, за буржуев, в это время меняется и правительство и сама страна. И так поступят не только один Краснов. Вы понимаете, о чём я говорю?
– Гражданская война.
– На самом деле она началась с того самого момента, как Временное правительство стало низложенным. Октябрьский переворот прошёл бескровно, но эту удачу утопит море пролитой крови.
– Владимир Ильич это понимает, поэтому он хочет подписать мир с немцами, чтобы война на внешнем рубеже не была помехой в отпоре контрреволюции. Что вы об этом думаете?
– Декрет о мире, – пафосно фыркнул Феликс. – Как бы я ни уважал Владимира Ильича, но соглашаться на такой позорный мир с такими потерями для страны: добровольно отдать им четверть нашей территории и выписать поручительство на получении контрибуции! Увольте!
– Наркоминдел считает также. Ну, ничего, – Коба коварно усмехнулся, – теперь пускай ответственность на своих плечах почувствует, а не только на языке.
– Сейчас не время для личных распри! Этот вопрос касается не только его ответственности, это наша общая обязанность! – с укором ответил Дзержинский, делая ударение на слове «общая». – Если решение
– И орден тоже? – Коба отчаянно и смело зашёл на второй круг. – Скажите, ведь верхушку сионистов составляет не Троцкий, о котором вы со Свердловым говорили тогда, наверняка существует целая иерархия ролей.
– Не произносите при мне слово «иерархия»! – огрызнулся Феликс. – В этой стране её отныне не существует!
– Извините, тогда я перефразирую вопрос: Приорат Сиона составляют не только члены нашей партии, я больше чем уверен, что за границей его цитадель. Во Франции, Германии…
Коба осторожничал. Железный Феликс был клятвенно уверен в своей правоте. Противоречил сам себе, но не обманывал.
– Разумеется, орден берёт начало ещё со времён крестового похода, он охватывает множество стран, в коих числе Россия оказалась одной из последних.
– Но вот чего я не могу понять: вы, вроде не еврей – скажете, как вы вступили в орден или это лишние вопросы?
– Не вижу смысла делать из этого тайны, – Феликс перевёл взгляд на окно в Смольном, видимо, ему так было легче вспоминать. – Это было в 1906 году, освобождённый по амнистии в связи с первой революцией, я по приказу партии ездил по Европе, и тогда, в родной Польше я имел честь встретить Розалию.
– Лидера польской социалистической организации Розу Люксембург? – перебил для уточнения Коба. – Повезло вам.
– Она вела борьбу с националистической ППС, держала речь на митингах против национализма, в первый раз, когда я её увидел, – на лице Феликса появилась слабая улыбка, которую Коба всё-таки заметил. – Сильная, смелая, независимая, непреклонная в своих пламенных речах – всего лишь женщина, скажете вы, Иосиф, но нет – она женщина с большой буквы, настоящая революционерка, которая определённо стоит на одной линии вместе с Владимиром Ильичом.
– Насколько я осведомлён – она из семьи евреев, – большевик усмехнулся, задавая главный вопрос. – Так неужели из-за этого вы примкнули к сионистам?
– На лету ловите, – Дзержинский оторвал взгляд от окна, холодно смерив его Кобу, чтобы тот не смел и думать ничего лишнего. – Да – она сионист, но прошу запомнить: сионисты – люди, которые борются за свободу, мир и интернационализм! А контроль политиканов, религии и прочего – тюрьма над разумом. Но любая тюрьма ломает только слабых духом, а других – закаляет, словно железо в пламени. Клин клином вышибает. Я сам ещё в детстве мечтал попасть в орден иезуитов, но “Приорат Сиона” куда пикантнее.
– Спасибо вам, Феликс Эдмундович, что рассказали обо всём, что меня интересовало, – один взгляд Дзержинского – верный знак того, что пора заканчивать и без того затянувшуюся беседу. – Но право слова, я шёл к вам и был уверен, что вы минимум меня отвергнете. Приорат Сиона постигают лишь избранные, а простому смертному не суждено о нём узнать.
– Какие глупости, Коба. Мы не скрываем наличие ордена, слепые сами ничего не замечают, а вы – заметили, значит, вы не «простой смертный».
Коба кивнул в знак благодарности и в знак того, что вынужден откланяться, дабы более не отнимать времени у Дзержинского. Последний кивнул в ответ. Грузин с лёгкой душой хотел было покинуть коридор, но Феликс в дополнение бросил ему последние слова.