Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Кобе понадобилось все его актерские навыки, чтобы не рассмеяться, при этом сдерживать понимающее спокойное лицо. А вот Каменев сдержать себя не смог.
– Что вы, в самом деле! Да, я до сих пор не доверяю этому меньшевику! Не понимаю я здесь Ильича: как можно доверять бывшему врагу?! Если вы все и потеряли бдительность, то товарищ Зиновьев нет! – ответил уязвленный в самое сердце Григорий. Коба сочувственно закивал головой.
– Согласен с вами. В таких делах нам зоркий глаз не помешает.
Вдруг Каменев
– Что с тобой, Лёва? – равнодушно спросил Коба, а Каменев, посмотрев на него, промолвил:
– Когда вы упомянули зоркий глаз, я вспомнил… что на заседании забыл пенсне…
На этот раз Зиновьев, решив отомстить Льву, начал смеяться. Коба, подкатив глаза к небу, преспокойно ответил:
– Ничего, завтра заберёшь. Что с твоим пенсне (слово «пенсне» большевик специально выговорил коряво, по-грузински) может случиться?
– Ахах… ну… теперь-то, согласись… нужна… бдительность… партии…- задыхаясь от приступа смеха, проговорил Зиновьев, держась за сердце.
Прохожие недоуменно смотрели на него, осторожно обходя троицу. – Что у нас за власть? Одни шуты. Тьфу… – выругался один рабочий, своей жене.
– Да, ты прав, Иосиф. Кому нужны чужие очки? – проигнорировав выпад Зиновьева, грустно сказал Лев. – Вот только без них я ни черта не вижу.
Коба бесцеремонно взял практически падающего на асфальт Зиновьева за локоть и подтолкнул к Каменеву.
– Гриша-зоркий-глаз, проводи Льва до дома, раз ты у нас сама бдительность, – на манер индейской речи проговорил Коба.
– Так, Коба, я могу на тебя рассчитывать? – на прощание просил Зиновьев. – Ты… записал речь?
– Записал, и не только речь. Не волнуйся, товарищ Зиновьев, выпустим и статью… и газету, и стихи к ней напишем...
– Ты моё спасение! – Зиновьев хотел уже броситься обнять Кобу, но тот сделал предупредительный жест.
– Не стоит, лучше не потеряйте нашего «временно ослепшего» товарища. Сохраните его в целости и сохранности. Завтра нам предстоит ещё один сложный день. До свидания, товарищи.
Теперь, оставив Зиновьева и Каменева, Коба мог спокойно подумать и провести мысленный итог дня. Хоть и было лето, темнело быстро, но большевика даже больше устраивали вечерние сумерки: сосредотачиваешься на мыслях и не отвлекаешься на солнечный свет. «Неужели эти двое действительно рассчитывают взять власть после Ленина? Мне становиться страшно за страну, в таком случае…», – думал про себя Коба, не спеша идя по тротуару. Каменев и Зиновьев вовсе не были ему неприятны, как товарищи они его устраивали, но как коллеги по власти…
– Ловко вы их отшили, Иосиф Виссарионович…
Коба остановился: он слишком хорошо запомнил этот голос, сказанный в его сторону лишь однажды, но этого было совершенно достаточно, чтобы сохранить его в памяти и возненавидеть
– Вам не спиться, Лев Давидович? Завтра вам тезисы читать, а клевать носом будет непозволительно с вашей стороны, – медленно ответил он, чуть повернув голову.
– Тезисы читать, как вы сказали, мне вовсе не завтра, и для сна мне вполне хватает четырех-пяти часов…
Троцкий поравнялся с Кобой неспешной, вальяжной походкой. Голос его был спокоен, холоден, равнодушен, но не навевавший сон.
– Вы мните себя Наполеоном. Что вы тут делаете? Любите гулять ночью? – так же сдержано, монотонно спросил Коба. Он не ожидал встретить Троцкого, не боялся его, но на всякий случай держал ухо востро.
– Ночь я не люблю, темнота угнетает. Я хотел поговорить с вами.
– Со мной? С чего бы вы меня удостоили такой честью? – спросил Коба, изобразив удивлённость.
– Это не блаженное снисхождение с моей стороны, как вы подумали. И я не считаю себя Наполеоном. Напротив, я к вам обращаюсь наравне… к товарищу.
– Интересно, о чём вы хотели поговорить со мной, как с товарищем? Я думал, у вас сложились «тёплые, дружеские» отношения с товарищами Каменевым и Зиновьевым.
– Вы любите язвить, Иосиф, а ведь я к вам искренне… вы ведь вовсе не считаете их товарищами.
– С чего такой смелый вывод?
– Это видно невооружённым взглядом, таким же, как у Каменева сегодня вечером…не думайте, я не собирался наговаривать на них, но вы же видите, Иосиф, что эти два объективно совершенно недалёких человека рвутся к власти: они – вторые после Ленина, и, скорее всего они и будут его наследниками… не ваш дружок Каменев, так Зиновьев.
– А вы, Лев Давидович, значит, считаете меня далёким?
– Я в том смысле, что вы лучше соображаете. По вам это видно. Вы выделяетесь среди них.
– Странный комплимент. Вы следили за нами? Давно?
– Это получилось само собой. Можно считать, в отместку настырному Зиновьеву, но, клянусь, мне просто было с вами по пути…
– Так же, как вы «по пути» оказались на милости товарища Ленина? – Коба сощурил глаза. Слишком затянулась до тошноты вежливая прелюдия. – Зачем вы хотели поговорить со мной? О Зиновьеве и Каменеве? Или пооткровенничать не с кем?
– А вы, Иосиф, не ревнуйте. Да, мне этот вариант оказался более выгоден, у нас с товарищем Лениным совпадают взгляды, да и Луначарский оказался очень даже “за”: он давно не видел мадам Крупскую… А Каменев и Зиновьев – два сапога пара, оба, как вы изволили сегодня убедиться, особым умом не блещут, зачем говорить о них, если меня интересуете вы…
– Я?
– Да, вы, товарищ Сталин. Ваши статьи и ваша личность меня заинтересовали… Хм, Ильич о вас по-другому отзывался, вы не тень, ваши действия – возможно, но ваши слова говорят об обратном.