Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Июль. 1917 г. Петроград.
– Фронтовики приготовились дать огонь по особняку! – крикнул кто-то из моряков, вбегая в зал. Раскольников нахмурился, склонившись над столом и исподлобья косясь на кронштадтца.
– Вчера они заняли Троицкий мост, а сегодня…
– Нет, его не жалко. Он был безнадёжен, а вот что действительно плохо, так это то – что разгромили нашу «Правду», – с ноткой сожаления проговорил Коба. – Наглые варвары: ворвались в редакцию, избили до полусмерти сотрудников, выкинули мебель, сломали станки, да ещё
– Иосиф, нужно что-то делать, – сказал расстроенный Каменев и с этими словами присел на стул. – Фронтовики ненавидят моряков: они их порвут, не побоюсь этого слова, как Тузик грелку! Мы, конечно, будем сражаться, но без потерь не выйдет, однозначно.
Коба вздохнул и тоскливо окинул взглядом стены особняка: за это время он очень привык к “Кшесинской”, однако привязанность к предметом и знаниям негативно влияла на большевика – такие чувства гарантировали ностальгию. Джугашвили решительно направился к выходу. Раскольников вскочил от непонимания, бросился за большевиком.
– Что вы делаете? Вы что, к ним собрались? Вас же застрелят!
– Товарищ Раскольников, я адекватен, – бросил грузин, не оборачиваясь, – я прекрасно осознаю свои действия и для всех нас будет лучше, если мы сдадим особняк… добровольно.
– Как добровольно? – Раскольников остановился, хлопая глазами.
– Владимир Ильич сказал допускать минимум кровопролития. Минимум уже допустили: при взятии этого Троицкого моста, будь он неладен, было убито достаточно людей – и было бы больше смертей, если бы часть не укрылась в Петропавловской крепости. А особняк офицеры заберут в любом случае, но только в если мы добровольного сложим оружия, люди не погибнут напрасно.
– Коба, ты уверен? – осторожно уточнил Каменев.
– Уверен, а вы ждите меня, – смело ответил Коба, оставив Раскольникова и Каменева проститься с особняком, а сам небыстрым шагом шёл на переговоры с Исполком Совета.
– Вы готовы сложить оружие? – спросил офицер, когда Коба вышел из здания.
– Да, мы готовы добровольно покинуть особняк и Петропавловскую крепость.
– Как ваша фамилия? – спросил представитель Временного правительства, вглядываясь в некий листок, который Кобе показался странным.
– Сталин, – ответил он, пытаясь рассмотреть слова из списка сквозь прозрачную бумагу.
– Хорошо, ну что же, мы принимаем ваше мирное заявление.
Дважды миротворец Коба, хитрец и авантюрист. Но оставим его и перенесёмся к «пустившемуся в бега» Ленину, который в данный момент находился в квартире большевика Каюрова вместе с его верным помощником и товарищем Зиновьевым.
– Смотри-ка, Григорий, что тут написано! – воскликнул Ленин, листая газету. Зиновьев печально покосился на газету.
– Что же?
–
– Как вы можете говорить об этом так радостно? – подавлено произнёс Григорий Евсеевич, петляя из стороны в сторону. – Это крах! Половину из этого списка арестуют и всё, конец партии. Кем подписан ордер?
– Каренским, он звонил на дачу Бонч-Бруевича, предупреждал его, похоже... Ах, что там происходит?! Что за взрывы? Открыли огонь?
Зиновьев и Ленин, услышав подозрительный шум, обернулись: из двери повалил едкий дым и снова раздались хлопки.
– Они не могли так быстро нас найти! – вскричал Григорий, падая на пол и прикрывая голову руками. В этот момент в комнату зашёл сам хозяин квартиры большевик Каюров.
– Прошу извинить, Владимир Ильич, сын с бомбами химичит, он у меня анархист. С вами всё в порядке, Григорий Евсеевич?
Зиновьев, услышав слова Каюрова, быстро поднялся на ноги, поправив пиджак и гордо задрав голову.
– В полном, я просто монетку обронил, искал, – пробормотал он, злобно покосившись на Ленина, который едва ли сдерживал смех.
– Увлечение молодёжи это хорошо, но боюсь, нам стоит обратиться к Кобе, работать при взрывах невозможно.
– Что верно, то верно, к тому же теперь в самом Петрограде находиться небезопасно, они весь город перероют, вот если бы за город куда-нибудь или вообще из страны прочь… было бы совсем прекрасно. Коба, вот и ты! – Зиновьев радостно бросился к усталому Кобе, который вошёл в квартиру, опираясь на дверной проём. – Всё нормально? А… где Каменев? Он разве не должен был придти с тобой?
– Его арестовали, – хмуро ответил он, проходя в квартиру. Глаза Григория Евсеевича округлились: от ужаса и страха его руки само собой потянулись к горлу.
– Началось… – прохрипел он.
– Товарищ Сталин, какие новости? – встрепенулся Ленин, поднимаясь с кресла и откладывая в сторону издание Временного правительства. – Ох, чувствую, часто я буду задавать этот вопрос, что с матросами?
– Мы оставили Кшесинскую и Петропавловскую тоже, выбора не было. А Каменева арестовали, как немецкого шпиона. Я ничего не мог сделать.
Наступило молчание, в котором был отчётливо слышно тиканье часов. Ильич покачал головой, тихо сказав:
– Жаль Кшесинскую, да и товарища Каменева, но вы правильно поступили. Верно – она была обречена.
– Знаете, вам лучше переехать, не стоит задерживаться в конспиративных квартирах больше двух дней.
Зиновьев и Ленин переглянулись, затем одновременно пристально посмотрели на Кобу.
– Куда же нам теперь податься?
– Есть вариант перевезти вас к моим старым товарищам Аллилуевым, до поры до времени, пока не найду что-нибудь вне города.