Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Что в этом странного? Мы все сидели в тюрьмах.
– Понимаешь, он зациклен на революции, он абсолютно одержим, я даже сомневаюсь, может ли он нормально по-человечески мыслить, он в Орловском централе сидел, понимаешь? В самом Орле! Оттуда живыми выбираются только сумасшедшие. У него взгляд звериный.
– Серьёзные обвинения… и много кто ещё такого мнения?
– Зиновьев… секундочку, уж не считаешь ли ты меня сплетником?
– Я просто знаю тебя. Ты любишь обсуждать других людей, наверняка и мне успел косточки промыть. А Дзержинский просто необщительный, замкнутый в себе. Такой вряд ли когда-нибудь предаст.
– Я помню Катехизис, Коба, но это слишком неправдоподобно. Посему получается, Дзержинский идеальный революционер?
– Получается, что так.
Однако стоит вернуться в настоящее мгновение, ибо Кобу заинтересовал диалог Ленина и Дзержинского. Жаль было только, что большевик не мог слышать их слова.
– Феликс Эдмундович, у меня есть к вам одно дело.
– Я вас слушаю, Владимир Ильич.
– Как прибудете в Петроград, наведайтесь в заведение вот по этому адресу. Я не могу присутствовать там лично, и вы, как мой связной должны будете встретиться там с одним человеком и обсудить кое-какие вопросы.
– Я знаю этого человека? – уточнил Дзержинский, внимая каждому слову Вождя.
– Близко вряд ли вы знакомы, всё указано здесь. Могу сейчас сказать одно: этот человек – большевик, наш союзник. Так что прошу проявить всю вашу интеллигентность и деликатность, пожалуйста.
Дзержинский быстрым взглядом окинул текст в записке и кивнул.
– Всё будет сделано, Владимир Ильич.
– Условия выполнения задания вас не затрудняют?
– Ни сколь. Это уже не ваша забота. Раз я пообещал, значит, всё будет выполнено, цель всегда оправдывает средства.
– Прекрасный настрой, товарищ Дзержинский! – Ильич развернулся и направился обратно к месту посиделок, где их терпеливо ждал Коба. – Григорий, брал бы пример с Феликса Эдмундовича! А вы не знаете, когда Свердлов нас посетит?
– Он сейчас занят в Кронштадте, но, думаю, на этой неделе сможет приплыть. Я его заставлю, если хотите, – ответил Дзержинский, позволив себе оглянуть окрестности.
– А как товарищи Антонов-Овсеенко, Дыбенко и Раскольников?
– Их арестовали.
– Всех? – опешил Ильич.
– Всех.
– Дела, – Ленин почесал затылок. – Ещё так не вовремя ввели смертную казнь. Непорядок, товарищ Коба.
– Такое время, Владимир Ильич, сами знаете, – Коба пожал плечами.
– Знаете, что я подумал? Стоит снять лозунг «Вся власть советам». Григорий! Идите нам, неужели тебе не надоело постоянно одному сидеть?
– Не выходил и не выйду! – глухо донеслось из шалаша. Коба хмыкнул, доставая трубку, закурил.
– Григорий до сих пор в безысходности?
– Знаете, Коба, он ещё более или менее приободрился по сравнению с тем, в каком состоянии он находился только по прибытию сюда.
– Слюнтяй, – словно между прочим, вдохновенно высказался Дзержинский c презрением глядя на шалаш.
– Я всё слышал! – сразу же отозвался Зиновьев, после чего Ильич громко и весело сказал, размахивая тетрадным листом.
– А, прекрасно, так вот, Коба, я вам официально заявляю, что я твёрдо намерен живо расправиться с «фиговым листком», снять посвящённый ему лозунг! Заводы – рабочим, Землю – крестьянам! Богатства
– Да, – как всегда кратко ответил Дзержинский, исподлобья косясь на Кобу, а тот – на него.
– Владимир Ильич вами крайне доволен. Я не ошибся, предложив вас на роль связного
Коба и Дзержинский вместе направились к берегу, покидая Вождя.
– Спасибо, я лишь предан миссии своей жизни, а вы уже уплываете?
– Собирался, работа в партии не будет стоять на месте.
– Тогда не буду вас задерживать.
– Хотел бы разъяснить один момент, Феликс Эдмундович, – большевик остановил Дзержинского.
– Я слушаю вас, Коба.
– Я много слышал о вашей личности, ходят весьма разнообразные слухи в партии, я желал бы их развеять, так сказать расставить все точки над “и”.
– Можно обойтись и запятыми. Меня не интересует всякое общественное мнение, в том числе и обо мне. Вы выбрали неудачную тему, однако в вас не видится кредо сплетника и болтуна. Мне кажется, я могу рассчитывать на вашу немногословность и невзыскательность, эти качества я безмерно ценю в людях.
– Разумеется, разговор останется между нами, если вы хотите, – Коба хитро улыбнулся Дзержинскому. Он сцепил руки за спиной неспешной походкой направился вдоль берега озера.
– Что конкретно вы хотели прояснить из слухов, которые ходят в партии? Наверняка о моём безумии, недоверчивости и чрезмерном лаконизме?
– Отчасти, к этому я отношусь скептично. Не особо верится, что такой человек как вы – безумец.
– Но это правда, все мы не в себе! Мы – народ обречённый, себе не принадлежим, все наши желания, мысли и силы – собственность идеи, а именно идеи революции. Иначе человек не революционер, а обыкновенный показушник, если не может держать язык за зубами. Революционер, Коба, не может быть многословным, он должен действовать, быть наготове в любой момент, а не тратить время на пустые светские беседы или ораторство перед неразумной массой на цветной трибуне. Красноречие при перестрелке не поможет, а из-за пустословия можно упустить тот самый момент, когда пора действовать, за что и я не признаю некоторых… товарищей. Люди должны учиться у более достойных, лучших в своём роде, например, брать пример с Владимира Ильича. Иногда мне сложно понять его постоянный оптимистичный настрой, но именно это делает его гениальным мастером идеи революции, признание собственных ошибок и немедленное их исправление, а не отчаяние и отчуждение Григория Евсеевича, который настроен лишь на поражение.
– Он утратил надежду, вы знаете, что чувствует человек в этот момент, когда одним жестом рушится его карточный домик, воздвигаемый непосильным трудом и годами?
– Убитые мечты превращают пламя в пепел, делают человека более хладнокровным и более соображающим, уничтожая ту блажь, которая затуманивает разум. У нас могла бы быть совершенно другая судьба, Коба, не удивляйтесь, я знаю о вас больше, чем вы думаете. Только вы шли по пути православия, а я – католичества. Какая мерзкая и отвратительная пошлость – делить единую веру на отдельные религии! Есть одна вера – в самого себя, а полагаться на высшие силы неразумно, они не всегда снисходительны.