Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– По вашим словам, вы всё же признаёте существование высших сил?
– Знаете ли, Коба, вы об иллюминатах? – Дзержинский остановился и внимательно вгляделся в глаза грузина.
– Я слышал об их ордене, почему вы вдруг заговорили о них? Неужели вы верите в теорию заговора?
– Товарищ, безыдейно во что-либо верить так же глупо, как ни во что не верить совсем. Во всём нужно искать смысл – золотую грань. Иногда получается не всегда и не у всех, но разве не в этом цель? Я вижу, что вы тоже верите, просто пока вы не хотите это принять.
– Какое отношение орден иллюминатов имеет к революции?
– Вы же в Петрограде около полугода? – заметил Дзержинский, лениво переводя взгляд от Кобы на озёрный глянец.
– Да. Я находился в ссылке в Ачинске вместе со Львом Каменевым, а около пяти месяцев назад мы прибыли в город.
– Между прочим, хочу заметить на примере вашего товарища, что именно он является тем лжереволюционером, о которых я говорил вам ранее. То и странно, при его–то языковой активности он ничего не сказал вам.
– Не сказал о чём? – Коба невольно нахмурился, оказывается, была на свете такая вещь, о которой он, похоже, единственный не осведомлён.
– Об ордене. Я полагал, что вы знаете, Коба.
– Я знаю – Керенский иллюминат, всё новое правительство состоит в ордене, после свержения царя.
– А говорил в сердце своем: “взойду на небо, выше звезд божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера”. Вы должны знать эти слова, Коба.
– Падение дьявола такой же миф, как и существование бога. Неужели такой скептик, как Керенский в него верит?
– Все иллюминаты подчинены единой вере, но кто говорил о том, что они отрицают высшие, а уж тем более нечистые силы? Возможно, сейчас вы не поняли меня, но когда-нибудь обязательно вспомните мои слова. И ещё совет – оглянитесь вокруг себя: может оказаться так, что враги ваши гораздо ближе, чем вы думаете, и суть вещей, и истину ищите в них. На товарищей надеяться бесполезно, дружбы не существует, есть лишь общие интересы и общая цель, – Дзержинский замер, бросив взгляд на деревья. – Мне кажется, или это кукушка?
– Это сигнал к тому, что идут чужие, – пояснил Коба. – Пора бы возвращаться в Петербург. Приятно было побеседовать.
– Взаимно, – кивнул Феликс.
Уплывая, Коба начал подробно анализировать и обдумывать всё то, что сказал ему Дзержинский. При этом большевик заметил, что ответы нового товарища были более чем развёрнуты, но, несмотря на это, о себе «Железный Феликс» практически ничего не говорил, а его слова были не только точными и даже пафосными, но и обособлены до всего революционного круга. Так что точные представления о личности Дзержинского Коба составить не смог. На данный момент ему совершенно хватало той информации, о которой едва ли обмолвился Дзержинский. Он задумался об иллюминатах, собеседник заметил, что враги его гораздо ближе, чем себе может представить Коба, жаль было, что Дзержинский не упомянул, насколько они рядом, и как зорче стоит присматриваться. Однако Кобу устраивала вся нынешняя ситуация – он во главе партии, Ильич ему практически доверяет, а соперник упрятан за решётку. Но суровая правда жизни – никогда ничего не бывает абсолютно идеально. Некий осадок после разговора с Дзержинским у Кобы остался, ему не было ясно только одно – зачем он затронул в диалоге
«Кресты» – крупное сооружение, выделяющееся тёмным и мрачным пятном на фоне светлой глади Невы. Тюрьмы всегда были, есть и будут местом пристанища безысходности и отчаяния, но «Кресты» был лишь временным изолятором, где в настоящее время было заточено масса политзаключённых до рокового судебного процесса. И ровно в полдень в одной из камер появился неожиданный посетитель.
– Моё почтение, товарищ большевик.
Заключённый немедленно обернулся на необычный, так внезапно раздавшийся голос, доносившийся из тёмного, неосвещённого угла камеры, около двери.
– А вы, собственно говоря, кто? И как вы сюда попали? – насторожился арестант, прищурив голубые глаза, тщетно пытаясь разглядеть лицо, которому мог принадлежать этот ироничный, насмешливый тембр. Неизвестный, расплывшись в змеиной улыбке, чуть опустив голову в знак удовлетворения: он ожидал услышать именно такую реакцию.
– Это было несложно, план проходов «Крестов» довольно прост, сие вам не Орловский централ, – аноним невольно содрогнулся, делая небольшой шаг, выходя ближе к свету, так, чтобы заключённый мог видеть его. – Моё имя Феликс Дзержинский, а вы, как я понял, Лев Троцкий?
– Естественно, я Лев Троцкий! – арестант скрестил руки на груди и гордо закинул голову назад, по своей старой привычке, и с такой же тонкой, холодной язвительностью добавил – А вы связной товарища Ленина, полагаю?
– Да, – мрачно ответил Дзержинский, проигнорировав враждебный и подозрительный выпад со стороны Троцкого, тем не менее едва заметно усмехнувшись, он, крадясь, приближался ко Льву, медленно обходя его вокруг. – Из-за того, что товарищ Ленин не может сам присутствовать на переговорах, сами знаете почему, да и вы тоже… не совсем свободны, я буду выступать от лица Владимира Ильича. А о пафосе и установке каких-либо приоритетов между нами можете забыть, вы не в том положении сейчас! И не волнуйтесь, лично мои интересы в переговорах всячески будут пренебрегаться.
– А где он находится? – с той же высокомерностью, но также и с любопытством поинтересовался Троцкий.
– Это не имеет значения, – твёрдо отрезал Дзержинский, а нефритово-зёленые глаза его яростно сверкнули, что невольно привело Троцкого в растерянность.
– К тому же полицаи Керенского могут допросить вас на следствии. Не подумайте ничего плохого, товарищ Ленин доверяет вам, но не стоит лишний раз подвергать его риску. Это вопрос его безопасности, к тому же в тюрьмах недавно ввели смертную казнь.
Троцкий чуть прикрыл глаза по театральному с прозрачной снисходительностью и одновременно со строгой безысходностью ответил:
– Как знаете, но те вопросы, которые следует обсудить, касаются лично меня и товарища Ленина, без третьих лиц, Феликс…
– Эдмундович, хотя это тоже не имеет значения. Я сказал, что можете не волноваться, я верен товарищу Ленину. Если была бы такая возможность, он сам поговорил бы с вами, товарищ большевик, а раз такой возможности нет, увы, вы будете говорить со мной!