Двадцать и двадцать один. Наивность

Das_Leben

– Абсолютная психология, не более.

– Не притворяйся глупцом, Феликс. Я вижу, что ты с первого взгляда только всё определил, даже не сомневайся.

– А я в свою очередь вижу твои сомнения, Яков! И как у тебя ещё язык поворачивается называть себя атеистом, ума не приложу. Он не умеет читать мысли и самим оккультизмом увлекался далеко в прошлом.

– Неважно, сколько лет прошло с тех пор. Значит, он предпочитает невербальное общение!

– Яков, он – оратор, постоянно трепет языком, о каком невербальном общении может идти речь? Это даже не логично.

–

Если он в ложе, в чём я не сомневаюсь, он обязан чем-нибудь владеть, это гипноз и явно не на основе обычной психологии. Когда будешь у него в следующий раз, сделай что-нибудь, что ты умеешь, но только аккуратнее. Твоя главная особенность – хранить молчание, вот если он тебя заставит пойти на чистейшую искренность – то без сомнений, он наш брат. В любом случае сохраняй «дух жив». Если всё подтвердится, дай ему об этом знать, но учти – он не очень понимает намёки.

– Без тебя бы я никак не догадался. Хотя если даже он действительно владеет навыком паранормального внушения, ему будет очень сложно сломать мой барьер. Только два человека способны на это, и он не в их числе. Какой силой в таком случае должен обладать Троцкий, чтобы я просил или даже умолял его о чём-либо, если даже ты не можешь?

– У меня иное предназначение, к чему мне ломать тебя и поневоле толкать на искренность? Нельзя его недооценивать, он будет выше нас по уровню вместе взятых.

– Я знаю, что он опасен, потому у него столько сторонников, но и столько же недругов.

– А к чему ты себя относишь, Феликс?

– Добрый день Коба, что вы там стоите, как не свой?

Коба от неожиданности разоблачения вздрогнул, но быстро адаптировавшись и не подав никакого смущённого вида, смело приблизился к товарищам.

– Коба, рад вас здесь видеть! Давно ли вы прибыли? – «Свердлов поменялся в голосе», отметил про себя Коба.

– Буквально пять минут назад. Яков, ты говоришь так, словно вчера днём мы не виделись Смольном, – душевно и открыто ответил товарищу Коба.

– Так то вчера в Смольном, а то сегодня в Разливе. Разница в ауре, – сказал Свердлов разводя руками.

– В какой ауре? – забеспокоившись, Коба отступил от Свердлова. – О чём вы тут говорите?

– Да не пугайся ты так! Я имел в виду атмосферу, обстановку, а ты так бурно реагируешь, я даже разволновался, – с заботой объяснил Свердлов, приближаясь на прежнее расстояние к товарищу.

– Яков прав, – Дзержинский, так же положив руку на плечо. – Коба, с тобой всё в порядке?

– Да, – твёрдо кивнул большевик.

– Вы уверены? – Дзержинский сощурил нефритовые глаза. – У вас крайне нездоровый вид.

– Скорее всего, предосенняя хандра, в этом нет ничего страшного… – Коба потёр ладони друг об друга. – Холодает.

– Верно, – согласился Дзержинский, опустив глаза. – Считай, только лето началось, а уже не успеешь оглянуться и серые хмурые тучи вокруг, и половина жизни уже в прошлом…

– Феликс, до твоего юбилея ещё двадцать дней, а уже кризис среднего возраста одолевает?

– Я и забыл, что седьмой год – мой год, – с сожалением проговорил Феликс. – Знаете, от этого мне

ни горячо, ни холодно, только осознание того, что ещё на один год приближается час моей вечной свободы.

– Это и есть кризис среднего возраста, – подтвердил свой диагноз Свердлов. – Не даст мне Маркс такое же испытать.

– Мне бы твои заботы, не волнуйся, как только тебе тоже исполнится сорок, ты меня поймёшь.

– Ага, скажешь тоже, ходить как вы с Кобой в вечной депрессии не для меня, хоть и не доживай теперь до вашего сорока, – продолжал жаловаться Свердлов. Коба искал подходящий момент, когда настанет пауза, и наконец этот момент пришёл, и большевик мог задать вопрос.

– А вы уже были у Владимира Ильича?

– Были, конечно, он там, пишет очередную статью, – невнимательно отозвался Свердлов.

– Интересно наблюдать за ним и Зиновьевым, – мечтательно признался Дзержинский. – Оптимист с надеждой смотрит на все плохое, а пессимист – сомневается во всем хорошем.

– И то и другое – крайности. Утопия и антиутопия, – добавил Свердлов. – Эффективнее всего жить реальностью, так хотя бы не попадёшь в заблуждение.

– Ваше суждение о политике реальности правильно, но не своевременно. Рождение новой страны, как рождение нового человека. Юному и молодому свойственно мечтать, надеется на лучшие времена, пусть наивно и не всегда сбыточно, но это неотъемлемая часть детства, а потом реальные цели, реальные желания и достижения. Хотя, кто знает, реальных достижений можно добиться и в юности, если делать с умом. Вспомните того же Моцарта.

– Нашёл пример в истории. А никого менее буржуазного не мог вспомнить?

– В этом нет разницы. Талантливые люди есть как в аристократии, так и в пролетарии.

– Вы говорите с такой уверенностью, а откуда вам знать талантливых пролетариев? – поинтересовался Коба, ведь он прекрасно знал, из какой семьи Феликс Эдмундович.

– И не только пролетариев, ещё крестьян – искусные поэты, между прочим. Коба, а иначе, почему я стою здесь с вами?

– Но в пользу товарища Дзержинского могу сказать, что большинство русских поэтов всё-таки были отпрысками дворянства и аристократии, – подтвердил Свердлов, разглядывая облака на небе, и тут в его голове появилась одна мысль. – Кстати, Феликс Эдмундович, вы же наверняка были в Спасском-Лутовиново…

– Нет, не был.

– Как? – ахнул Свердлов. – Но вы же были в Орле! Не понимаю, как можно было находиться в одном из самых замечательных городов России и при этом не посетить его главные достопримечательности!

– Ты, видимо, забыл, что мне там было не до прогулок, я по долгу заключения там находился, и этих далеко не сахарных лет пребывания в этом городе мне хватило по горло. Это – город ада, я клянусь, вам. Чувствую печенью, что этот город с таким поистине величавым названием полон чем-то необычным и тёмным. Маленькое чёрное пятнышко на карте такой огромной страны, совершенно неприметное, но врезающееся в память. Интересный город, прошлое у него интересное. И, какая ирония, отправил меня туда прямой однофамилец этому городу…