Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Как… вы… могли… Вы же взрослый человек…
– Я не хотел сконфузить тебя, поэтому не стал тогда зачитывать эту часть, – тщетно пытался оправдаться Ильич. – Я честно не нарочно! Товарищ Свердлов, забудьте, вот здесь читайте.
Свердлов и Дзержинский переглянулись, и Яков продолжил чтение.
– «Мы уверенно движемся к равноправному распределению земель, уменьшению и сокращению рабочего дня, идя по пути непрерывного революционного процесса, дабы справедливо и самое главное паритетно разверстать власть у пролетариата». Эм, кстати говоря, мы же печатаем статьи для народа, верно?
– Совершенно точно подмечено, – согласился Ильич.
–
– Согласен, не каждая кухарка и чернорабочий способен управлять государством, но я говорил и всегда буду говорить, что каждый гражданин, будь то крестьянин или бедняк должны знать устройство страны, в которой они живут, какая у неё ведётся экономика и политика. Я подчеркну: знать! – Ильич сделал многозначительную паузу. – А понимает он её или нет, это уже дело десятое. Кухарка же знает, что необходимо для её полноценной жизни – доблестно работать, чтобы получать зарплату, заботится о семье, воспитывать детей. Нужно исходить от подобных бытовых примеров, печатать в статьях правду о нынешнем режиме, люди обязаны её знать. Я даже открою вам секрет, хоть он совсем и не тайный: хочешь управлять – будь энтузиастом. Неважно при этом, что ты говоришь, главное – энергетика, которая исходит от тебя, чем ближе наклоняешься к народу, тем лучше, и говорить всегда надо уверенно, даже если ты скажешь несусветную чепуху. Говорить нужно с полной уверенностью и естественностью, тогда тебе не то что народ, но и Керенский поверит.
– На счет Керенского сомневаюсь, он о нас осведомлен куда лучше, чем народ, и наверняка сможет отличить правду ото лжи, – заметил Свердлов, задумавшись.
– А кто его будет спрашивать, верит он нам или нет?! – возразил Дзержинский. Его уже окончательно доконала несчастная ромашка, которой Свердлов постоянно размахивал, и, вырвав цветок из рук товарища, выкинул его подальше от глаз. – Его мнение не приоритетно, он может говорить всё что угодно, но у него никогда не было и не будет того, что есть у нас.
– Но не стоит забывать, что он всё же иллюминат, – печально произнёс Свердлов, провожая взглядом бедную ромашку, пока она не исчезла в густой траве.
– Лишь официально, это звание ему так ничего и не дало, кроме полугодового правления страной. Давайте вернёмся к статье, все забыли о ней, по-видимому. Какой был вопрос, товарищ Зиновьев? – обратился к большевику Дзержинский.
– Простите? – Григорий растерялся и залился румянцем. Он совершенно забыл, о чём спрашивал, увлечённо слушая беседу Свердлова и Ленина, поэтому ничего кроме пожатия плечами он не смог сделать.
– Вопрос стоял так, имеет ли смысл печатать эту статью…
– У вас феноменальная память! – воскликнул Свердлов.
– Дело вовсе не в памяти…
– Да что же мы как невежды какие, не даём Феликсу Эдмундовичу высказать свое мнение. Товарищ Дзержинский, пожалуйста, разъясните нам – своевременно ли рассуждать о наших будущих планах?
– Нет, конечно, – Феликс скрестил руки на груди.
– Какая может быть делёжка и равноправие, если большая часть большевиков заключена в тюрьмы, а другая часть находится в подполье…
– А я вам говорил! – провозгласил Зиновьев.
– …с
– Вы неуверенны в нашей победе? – Ильич подозрительно взглянул на Дзержинского.
– Уверен, я всего лишь объективно рассуждаю.
– После разговора с Троцким. Что же он вам такого наговорил, отчего вы так задумчивы?
– Ничего необыкновенного. Говорил о политике перманентной революции, о том, что она во всём мире неизбежна, как гроза после затишья…
Ильич по-братски положил руку на плечо Феликса, глядя ему прямо в глаза.
– Товарищ Дзержинский, я слишком долго знаком со Львом и слишком хорошо его знаю, чтобы поверить в то, что он говорил вам только это и ничего больше.
– Я клянусь, что речь шла о революции!
– Я вам верю, не кипятитесь, – Ильич отпустил Дзержинского и почесал затылок. – То и странно, обычно Троцкий всегда старается произвести впечатление на первом дне знакомства, не важно какое – положительное или отрицательное, самое главное, чтобы его харизма врезалась в человеку в память. Я хорошо помню, когда в первый раз встретил его…
– Вот только что нам делать, раз правды больше нет? – грустно спросил Зиновьев, склонив голову.
– Правда и истина всегда будут нас сопровождать и будут жить в наших сердцах, если не будем нагло лгать!
– Нет, я имею в виду, где вы будете печатать статью? Редакцию «Правды» же уничтожили, а листовки – это крайний случай, нонсенс!
– А вот зря вы настроены так пессимистично! – Свердлов вынул из кармана пиджака свёрнутую газету. – Прошу!
– Да вы что?! – радостно выхватил новенькую газету Ильич, рассматривая каждую её буковку. – Это победа, пускай не такая большая, но… Прекрасно, просто прекрасно! Кстати, Феликс Эдмундович, пока не забыл, при первой же возможности передайте это Троцкому, в конверт, если хотите, запечатайте сами, тут, как видите, с этим делом дефицит.
Ленин передал Дзержинскому листок с содержанием приблизительно такого типа:
Уважаемый Лев Давидович,
Ваша теория о перманентной революции мне импонирует. Надеюсь, что с вами всё хорошо и вы здоровы, с тем спешу осведомить вас об амнистии, которая пройдёт в начале следующего месяца. Можете даже не выяснять у товарища Дзержинского, откуда я знаю об этом факте. Могу сказать, что не без сведений из агентов ордена. Как только освободитесь, напишите мне ответ, лучше напишите ответ сразу же, когда прочитаете. Я полагаюсь на ваш интеллект и энтузиазм и теперь, будучи большевиком, могу доверять вам, видя симпатию к вам со стороны некоторых наших товарищей. Можете начать подготовку к революции и к действиям прямо после амнистии, более ждать нельзя!
В. Ленин.
Как же возможно повезло Кобе, что он не слышал всех этих разговоров. Разобравшись с датами съезда и прочими партийными вещами, он прямиком рванул в Разлив, чтобы сообщить Ленину крайне важную новость.
– …можешь не слушать меня, Феликс, но он причастен, я знаю это! – услышал голос Коба у берега. Камыши скрывали его, похоже, те, кто разговаривал, не видели и не слышали его, так как были слишком увлечены диалогом.
– И что ты хочешь, чтобы я проверил?
– Я уверен и без доказательств. А как ты ещё можешь объяснить факт массового гипноза у Мариинского?