Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Не в Смольном же.
– А кто сказал, – продолжил Коба, хитро улыбаясь, – что если редакцию закроет полиция, мы не сможем в ней работать? Противозаконно, ну а что сделаешь – время такое. Сами знаете, Керенский будет делать всё, чтобы помешать перевороту.
– Работать подпольно? Вот это по-нашему! – воскликнул Василий, сжав кулак.
– А если полиция снова придёт?.. – волновалась женщина в красном платке.
– Мань, ну ты чудная баба! – перебил её Вася. – Им не до того будет! Ленин, Троцкий и другие наши будут переворот вершить!
«Троцкий и другие наши, – печально подумал Коба. – Мда, петушок–золотой гребешок нынче набрал
– На всякий случай, Вася, сгоняй-ка за поддержкой. Хотя бы роту на охрану типографии попроси. Эти юнкера все экземпляры конфисковали.
А в это время в Смольном кипели нешуточные страсти. По расчётам Троцкого здание Смольного – бывшего института благородных девиц, должно было стать их главным штабом. Кого и чего тут только не было: во дворе стояли орудия, пулемёты, в вестибюле толпились восставшие, работники партии, делегаты, прибывшие на Второй съезд советов, да, более того, именно в Смольном было решено проводить этот конгресс. Труднее всего приходилось большевикам. Они опрометью бегали по лестницам, многочисленным коридорам, постоянно совещались, передавали друг от друга записки. Совсем плохо было членам ЦК и ВРК, как, например товарищам Зиновьеву и Каменеву. Едва увернувшись от волны матросов, с трудом минув коридор на втором этаже, который был полностью предоставлен делегатам и их распри, они нашли единственное спокойное место – у подоконника основных окон, которые выходили на двор.
– Господи, – выдохнул атеист Зиновьев, прислонившись к стене. – Ну и народу собралось. Я не удивлён, на демонстрациях было намного больше, но все в одном здании, как муравьи в спичечном коробке…
– Странная метафора, – Каменев удивлённо посмотрел на друга. – Ты что, сажал муравьёв в спичечный коробок?
– Эм, нет! – быстро нашёлся Зиновьев, отпрянув от стены. – Это просто метафора. Ведь точно – кусаются все, копошатся, куда от них деться, не знаешь. Ох, и это нам ещё с тобой повезло! Нас вообще могли из ЦК выгнать, Дзержинский вообще с ума сошёл – расстерять хотел!
– Ты тоже одиннадцать лет в тюрьме посидел, сошёл бы, – Каменев вытащил из портсигара папироску, протянул для воспитанности Зиновьеву. Тот отмахнулся, Лев пожал плечами со словами «Как хочешь» и закурил. – Расстреливать ему некого, вот до нас ему дело есть! «Партия превыше всего…» Благо другие товарищи более адекватные и трезвомыслящие люди. Не хочу вспоминать позавчёрашний день…
– Ты про Зимний, что ли? – уточнил Зиновьев и сморщился. – Не напоминай. Только совершенно сумасшедшие люди могли придумать такую… унизительную вещь!
Каменев подавился сигаретным дымом. Унизительная вещь, которую не хотел вспоминать Григорий, заключалась в том, что Дзержинский, не простив им трусливой контрреволюционной статьи, насильно под угрозой револьвера вместе со Свердловым и Троцким [ради такого дела он бросил все свои конференции] увёз их на трамвае к Зимнему дворцу, и, вручив им несколько агитирующих листков, наставил их на некие действия. Выглядело это всё примерно так:
Представьте себе, дорогой читатель, пара самых обыкновенных рабочих идут с самого типичного завода домой, и путь их лежал как раз мимо Зимнего дворца. И вот остановились они у самой набережной и неотрывно смотрят за зелёные стены, белые колонны и золотую гравировку на крыше этого роскошного здания.
– Эх, – печально вздыхает женщина – жена рабочего. – Там раньше Пётр и Екатерина жили, представь – вот это дом… Это он снаружи такой, а там как внутри роскошно? Ой, Господи,
– И не мечтай, жена, – отвечает ей рабочий. – Дворец – дом царский, каким боком нам такой, простым рабочим такие апартаменты…
– Хотите такой же дворец? – вдруг, откуда ни возьмись неожиданно перед парой возникает Зиновьев, напряжённо сияющий лучезарной улыбкой.
– Хотите жить не хуже особ царских кровей? – с другой стороны, испугав рабочих, появляется такой же “радужный” Каменев. Он смело делает им навстречу шаг и торжественно вручает потрясённому главе семейства листовку. – Да-да, не удивляйтесь, это не мечта, это реальность!
– Ваша жизнь разделилась на до и после, товарищи! – воскликнул Зиновьев. – Раньше вы жили серой и скучной жизнью, окружённой бытовухой, работой, зарабатывая при этом гроши, горбатясь на буржуев, и втайне от всех соседей мечтаете жить, как достойные люди. Но теперь всё изменилось!
– К-как это? – муж и жена недоумённо смотрят друг на друга.
– Теперь с нашей партией вы попадёте в волшебный мир Советской России. Да, вы не ослышались – Советской России! Это не только уникальные возможности для рабочих и крестьян, но и единственный способ классовой борьбы для народа и равенства!
– Ух ты! – театрально удивляется Каменев. – Ты не врёшь? Это же невозможно!
– Возможно, товарищи, с Советской Россией возможно всё! – заявляет Зиновьев, не давая проходу паре рабочих. – Только представьте: вы будете жить наравне с королями и людьми первого сорта в роскошных дворцах, как этот, вы не будете ни в чём себе отказывать и всё это – Советская Россия!
– Но, как же нам достичь Советской России? – тихо, но заинтересованно спрашивает рабочий.
– А поможет нам в этом Великая Социалистическая Революция! – громко восклицает Зиновьев. – Это революция, которая состоится через несколько дней, будет ошеломительна не только в истории России, но и в истории всего мира! Проголосуйте за нашу партию, и революция разгонится до пределов всего земного шара! Вам не потребуется никаких усилий, вам просто нужно будет проголосовать за РСДРП(б).
– Голосуйте за РСДРП(б)! – подхватывает Каменев, раздавая листовки всем остановившимся людям и обычным зевакам. – Пролетарии всех стран соединяйтесь!
– За революцию… возьмите листовочку и проходите, – сквозь зубы проговаривал Зиновьев. – Установим диктатуру пролетариата!
Не буду описывать, как от дьявольского смеха чуть не падали Свердлов, Троцкий и Дзержинский, скажу только, что моментом они насладились, да и идея политической агитации листовок среди народа им понравилась. Но Зиновьев был очень зол, особенно на Троцкого, который принял самое что ни на есть активное участие в придумывании фраз для Григория. А Зиновьев был злопамятен… Благо, этот случай все пятеро с собой унесут в могилу. Но, не будем пока что о грустном, ведь сейчас, накануне революции, никому не было до споров и разборок.
– А знаешь, самое обидное, – Каменев докурил сигарету и ловким движением загнул её под подоконник, – что мы с тобой как всегда крайние. Ух, Дзержинский, ненавижу его, граф Монте-Кристо…
– Это вы, Лев Борисович, преувеличили, – неожиданно позади друзей раздался звонкий, режущий по ушам голос. Зиновьев и Каменев вздрогнули и одновременно обернулись. – Эдмон Дантес, если мне не изменяет память, непрерывно сидел тринадцать лет в замке Иф. Мне повезло больше, где я только не был.
– Вы давно здесь стоите, Феликс Эдмундович? – тихо спросил Зиновьев.