Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
— Расступитесь... дорогу... дорогу маркизу!..
И все были довольны, маркиз, швейцар и публика...
— Ах! такого маркиза и днем с огнем не сыщешь...
Были довольны также его замком, который стоял, на косогоре среди буковых деревьев и господствовал над городом, сверкая фасадом из белого камня и высокой аспидной крышей; были довольны его автомобилем, который давил иногда собак, ягнят, детей и телят; довольны окружавшими парк стенами, крыши которых были унизаны бутылочными осколками; довольны его сторожами, которые убили трех браконьеров, застигнутых на месте преступления, когда они беспокоили кроликов и зайцев. И я уверен, что все были бы очень довольны, если бы маркиз соблаговолил восстановить прекрасные аристократические, традиции далекого прошлого, как, например, битье батогами. Но маркиз не соблаговолил... Он был слишком современным человеком для этого...
Крестьян обыкновенно считают хитрецами, продувными бестиями; а кандидаты очень часто слывут за дураков. В романах, комедиях, в социологических трактатах и статистических исследованиях вы найдете подтверждение этих двух истин. Но всегда случается так, что глупые кандидаты надувают хитрых крестьян. У них есть для этого верное средство, которое не требует от них ни ума, ни подготовки, никаких личных качеств, ни даже тех скромных знаний, которыми должны обладать самые мелкие государственные чиновники. Это средство выражается одним словом: обещать... Чтобы иметь успех, кандидату нужно только с большой уверенностью эксплуатировать самую постоянную, самую упорную и самую неизлечимую человеческую манию — надежду. Возбуждая надежду, он подбирается к самым источникам жизни: к интересам, страстям, порокам. Как принцип, можно выставить следующую незыблемую аксиому: „Будет избран тот кандидат, который в течение избирательной кампании сумеет больше всех наобещать, хотя бы политические убеждения и партии — его собственные и его избирателей — были диаметрально противоположны и находились в непримиримом антагонизме“. Эта операция надувательства, которую ежедневно практикуют на площадях зубодеры, правда, с меньшим шумом и с большей осторожностью, называется на языке избирателей : „диктовать свою волю“, а на языке депутатов „прислушиваться к голосу населения“... в газетах это звучит еще более гордо... И это поразительное явление в политической жизни общественных организмов: вот уже несколько тысяч лет, как этот голос все выслушивается, но никогда не принимается во внимание, а машина вертится, вертится без малейшей трещины в ее механизме, без малейшего замедления ее хода. Все довольны, и все идет как по маслу.
Удивительнее всего в системе всеобщего избирательного права, что народу при всех его суверенных, никем не ограниченных правах, можно обещать всяких благ, которыми он никогда наслаждаться не будет, и не сдержать данных ему обещаний, которые, впрочем, и не могут быть никем выполнены. Из избирательных и психологических соображений даже лучше никогда не исполнять своих обещаний, потому что таким способом можно крепче всего привязать к себе избирателей, которые всю свою жизнь будут бегать за этими обещаниями, как игроки за своими деньгами, и влюбленные за. предметом своей страсти. На выборах или в других областях, но мы все таковы... Достигнутая цель уже не радует нас больше... Мы любим только мечту, вечное и тщетное стремление к чему-то недостижимому.
И важно во время выборов обещать много, обещать безмерно, больше, чем другие. Чем менее осуществимы эти обещания, тем более прочно будет доверие населения. Крестьянин готов отдать свой голос, т.-е. свои симпатии, свою свободу, свои сбережения, первому встречному глупцу или бандиту, но взамен этого он требует таких обещаний, которые стоили бы этого... За свое доверие, которое столь же постоянно, как и его судьба, он требует, чтобы его обманывали.
— Чего хочет крестьянин? — говорил мне однажды один депутат в порыве откровенности. — Он хочет обещаний, вот и все. Эти обещания должны быть огромные, бессмысленные и ясные в то же время... Он не требует их исполнения. При всей своей общеизвестной жадности он не идет так далеко; он хочет только, чтобы они были понятны ему. Он счастлив, когда они напоминают ему его корову, его поле, его избу. С него довольно, если он может говорить о них по вечерам со своими соседями, или по воскресеньям перед церковью и в кабаке. Можно тогда обременять его налогами, удваивать лежащие на нем повинности... При всякой новой подати, при всякой новой административной придирке, он только будет хитро улыбаться и говорить про себя: „Ладно... ладно... тешьтесь. Скоро конец этому будет... Уж наш депутат обещал постараться“.
С маркизом Порпиер раз как-то случилась презабавная история на этой почве.
В его избирательном округе был один дальний уезд, в котором его личное влияние было менее непосредственным, менее постоянным, если можно так выразиться.
Не слыша больше ничего по этому поводу, крестьяне послали к нему депутацию, которая почтительно стала расспрашивать о положении дела и добавила, что его противник также обещал добиться...
— Платформы? — воскликнул маркиз... Как?.. Вы еще не знаете?.. Это уже решено, милые люди... на следующей неделе начнут строить. Не так-то легко добиться чего-нибудь... от этого дурацкого правительства... которое ничего не хочет сделать для крестьянина...
Крестьяне в свою очередь заявляли, что это маловероятно... что еще не начаты изыскания... что ни одного инженера не видно было в уезде... Но маркиз не смущался.
— Поймите, мои милые... разве платформа серьезное дело?.. Ведь это сущие пустяки... Станут инженеры из-за нее беспокоиться?.. У них есть планы... и они изыскания делают у себя в кабинете... Но я говорю вам, что это дело решенное... на следующей неделе приступят к работам...
Действительно через пять дней рано утром привезли воз с камнем... а затем другой воз с песком...
— АІ а! это наша платформа, — кричали обрадовавшиеся крестьяне... Теперь нечего сомневаться... маркиз был прав...
И они снова бросили за него свои бюллетени в урну...
Через два дня после выборов приехал рабочий с возами и нагрузил на них камни и песок...
— Ведь это наша платформа!.. протестовали крестьяне.
Но рабочий ударил по лошадям и закричал им:
— Видно, ошиблись... это для другого департамента...
На следующих выборах избиратели этого уезда требовали своей платформы еще с большей настойчивостью, чем раньше.
— Платформу! — воскликнул с величественным жестом маркиз... Кто говорит о платформе?.. К чему вам жалкая платформа?.. Фу! Платформы не соответствуют современным требованиям... Вам нужен вокзал... Хотите вы вокзал? говорите!.. Большой вокзал... красивый вокзал со стеклянной крышей, с электрическими часами... с буфетами... библиотеками?.. Да здравствует Франция!.. Может быть хотите, чтобы боковые ветки провели вам? Скажите только мне... Да здравствует Франция!..
— Большой вокзал? — толковали между собой крестьяне... Это, конечно, лучше...
И они еще раз выбрали маркиза...
В то утро, о котором я говорил, маркиз как-то выходил из кабачка „Надежда“ в сопровождении толпы крестьян, которые вытирали руками свои губы, влажные от красного вина. Мимо них в это время прошел его политический противник... Это был бедный малый, очень худой, очень бледный с прыщеватым лицом. У этого господина явилась странная мысль выступить в качестве социалистического депутата против маркиза... Он был раньше школьным учителем в этом департаменте, но был отрешен от своей должности Жоржем Лейгом за то, что повесил на стене в классе— увы, слишком рано! — декларацию прав человека... Революционный комитет выставил его кандидатом всех реформ, всех протестов, всех требований. Очень интеллигентный, очень убежденный и очень преданный „идее“, он к несчастью лицом не вышел. Его наружность совершенно не соответствовала мощным и гордым заявлениям его афиш... Из уважения к избирателям он одел свое лучшее платье... На нем был черный потертый и поношенный сюртук старинного покроя; несмотря на неприятный запах нафталина, он во многих местах был изъеден молью... Высокая шляпа, порыжевшая, с лоснящимися краями и лентой в жирных пятнах завершала этот убогий костюм... Он был один... и чувствуя враждебное отношение к себе, он растерянно и робко стал искать глазами в толпе своих друзей, которые, очевидно, еще не пришли...
Маркиз с насмешливым видом указал на него концом своей палки...
— Посмотрите на этого франта?
– закричал он сопровождавшей его публике, заливаясь громким смехом, в котором слышалась ненависть... И это называется социалист!.. Ах, негодяй!..
Послышались насмешки, потом ропот...
— Вот какой сыскался!..
А маркиз Порпиер выступал с большим апломбом в своих тяжелых башмаках, подбитых гвоздями, сдвинутой на затылок кожаной фуражке и раздуваемой ветром блузе, из под ворота которой торчали концы красного фулярового платка.