Двадцать один день неврастеника

Мирбо Октав

— Уж непременно подвернется удобный случай по-королевски „надуть“ кого-нибудь... часто говорил он по это поводу, — лишь бы только терпения хватило выждать...

Всю свою жизнь он на практике применял этот мудрый афоризм и всегда оставался довольным. И теперь, встретившись с Шомассю, он тотчас же почуял своим специфическим дворянским нюхом, что наступил как-раз ожидаемый удобный случай...

По дороге в сарай маркиз без умолку болтал, жестикулировал, рассказывал смешные истории и хлопал по плечу бывшего базарного фактора, который и без того уже был подготовлен ко всяким условиям хорошим завтраком, восхитительной улыбкой маркизы, сердечностью и добродушием маркиза и кроме того

тремя веками славы и почестей, которые нашли себе такое красивое воплощение в этом современном и безукоризненном дворянине.

Идя и слушая маркиза, Шомассю любовался на большие лужайки с волнистой травой, на мозаику из цветов, на огромные, толстые деревья и на изящные службы из белого камня и разового кирпича с разными украшениями и грациозно поднимающимися к небу маленькими башенками на крышах. Все, что он видел перед собой, вызывало в нем, мелком парижском торговце, мысль о славе, роскоши, удовольствиях. Проходя мимо площадки для игры в лаун-теннис, маркиз спросил его:

— Вы любите играть в лаун-теннис?.. Ваша жена наверно также любит?.. Предупреждаю, маркиза в нем очень сильна... ее трудно обыграть.

— Ах, мой друг! — воскликнул он, когда они миновали уже эту площадку, — я несказанно рад, что вы воспользуетесь этим „редким случаем“... И нужно же было вам как-раз приехать к такому случаю... Удивительно, какое сильное впечатление вы на меня произвели?.. И чем вы так привязали меня к себе? Ведь вы из меня можете сделать, что захотите... Обворожили, да и только... Мошенник Шомассю!.. Я и опомниться не успел... как все уже готово было... А между тем меня не так-то легко в руки забрать... Я и сам не дурак... знаю, где раки зимуют... Но против вас... не устоишь, черт возьми!..

Время от времени Шомассю прерывал его и благодарил:

— Ах! господин маркиз... господин маркиз...

А маркиз возражал:

— Да и что говорить... очаровали... Вам ни в чем не откажешь... Только вот...

Минуту спустя он сказал:

— Вот что меня немного беспокоит... Все вам будут завидовать, мой дорогой...

— Мне?.. удивился бедняга...

— Ну, да, вам... Я эти дивные экипажи никому не хотел продать... за пять тысяч франков... а вам я их отдаю за две тысячи!.. Они взбесятся все. Впрочем, вам то что за дело до этого? Наплевать вам на них, а?.. А знаете, мой друг?.. Эти экипажи исторические.

Шомассю открыл рот и вытаращил глаза от удивления.

— Исторические?.. воскликнул он... не может быть...

— Ну да. Они имели честь... но поклянитесь мне, что вы никому ни слова, об этом не скажете... ни-ни!..

— Клянусь вам!

Он произнести эту клятву тихим и робким голосом, хотя у него и мысли не было нарушить ее когда-нибудь... Но в этом слове: „исторические“, было так много таинственного и торжественного, что он еще больше смутился... и экипажи показались ему теперь какой-то святыней. Маркиз продолжал конфиденциальным тоном:

— Они имели честь... пять месяцев тому назад... привезти и увезти назад в Гавр... герцога Орлеанского... глядите же... молчок!.. герцога Орлеанского, которому пришла благая мысль провести у меня несколько дней под величайшим секретом.

— Герцога Орлеанского? — пролепетал пораженный Шомассю... Скажите пожалуйста?.. Герцога Орлеанского?

— Да, мой друг... его самого... Я вас ему представлю, когда он еще раз приедет... Но ни слова?..

— О! господин маркиз.

— И знаете, что мне сказал герцог Орлеанский?.. Он мне сказал: „Я так доволен вашими экипажами, мой дорогой маркиз, что мне никаких других не нужно будет, когда я вернусь к своему народу...“ И знаете, что я ответил герцогу Орлеанскому?.. Я ему ответил: „Ваше Величество... это было

бы великой честью для моих экипажей... но вы этого не можете сделать... Не в экипаже должны вы вернуться к своему народу... а верхом на лошади... верхом, Ваше Величество!..“ Вы такого же мнения, конечно, Шомассю?

— Конечно... конечно... господин маркиз... Верхом... ясное дело.

— Без сомнения... Я был уверен в этом...

— Затем, — продолжал маркиз, — герцог Орлеанский взял мою руку, пожал ее своей королевской рукой и сказал... дрожащим от волнения голосом: „Да, да... именно верхом я должен вернуться к своему народу... Вы правы... Вы добрый слуга!“ А! что вы на это скажете?.. Вот они какие ваши экипажи...

Они подошли к службам... Маркиз положил свою руку на плечо Шомассю и сказал:

— Почти королевские экипажи... и везет же вам, мой милый Шомассю?..

Шомассю не мог определить, где он находится... Троны, империи, султаны, пурпурные мантии... горностаи... скипетры так и прыгали в его голове в какой-то бешенной пляске... Но так как маркиз продолжал трясти его за плечо, то он со вздохом воскликнул:

— Никогда, господин маркиз... никогда я не осмелюсь сесть в них...

— Полноте, мой дорогой... полноте, ободрял его маркиз... Любо будет смотреть на вас и на вашу жену, когда вы будете сидеть в них... Дайте мне довести дело до конца... Я хочу, чтобы вы поражали всех своим шикарным выездом...

В это время вышел конюх.

— Отопри сарай... приказал, маркиз... каретный сарай с экипажами герцога Орлеанского...

Шомассю волновался. Сердце у него сильно билось.

Он волновался, и сердце у него билось при мысли, что он, наконец, увидит и дотронется руками до этих знаменитых экипажей, в которых везли, правда, только претендента, но в которых чуть не приехал король. Он старался представить себе эти кареты, которые казались ему „почти троном“: еще немного, и эти чудесные кареты прокатились бы от Булони до Парижа при шумных овациях, при восторженных криках всего народа... Они должны были быть великолепными, позолоченными и изукрашенными грозными эмблемами... с широкими и высокими сиденьями, покрытыми, как постель королевы, чехлами с вышитыми на них лилиями... с большими напудренными гайдуками на запятках, с золотыми галунами, с золотыми кантами, с лампионами на голове, с выступающими, как у гладиатора, икрами, затянутыми в тонкие шелковые чулки. А фонари изукрашены наверно, как часы де-Камондо!.. Рессоры изящны, подвижны, упруги и сгибаются, как шея у лебедя... Своей роскошью и блеском эти экипажи должны были напоминать восхитительную коляску герцога Брауншвейгского, которую он когда-то видел на ипподроме; четверка бешеных лошадей привезла в ней тогда на скаковой круг гимнастов и клоунов в серых и розовых костюмах с серебряными звездами... Он их сравнивал также с величавой архитектурной красотой траурных колесниц с их перьями, символическими атрибутами и редкими цветами... когда они везут к роскошным гробницам работы скульптора Сен-Марсо славных генералов и миллиардеров банкиров.

Он до сих пор считал себя надежным республиканцем и всегда голосовал на выборах за Гоблэ. Но теперь он вдруг открыл в себе монархистскую душу. Да, благосостояние Франции... интересы промышленности требовали этого... Необходимо вернуться к декоративным традициям, к придворным празднествам, к блестящим мундирам, ко всей безумной роскоши... К королевской власти... или даже... к империи... В эту минуту он почувствовал сильнейшее презрение к обезличенной буржуазной жизни республиканской эпохи... Как истинный парнасский патриот, он ясно видел теперь жалкую... антикоммерческую бедность кареты Эмиля Лубэ... „Свадебная карета“, мысленно смеялся он...