Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
— Полтораста франков!.. Господи Иисусе... разве это можно?..
— И это не все, — продолжает смотритель... вам придется починить свою стену...
— Нет, нет... я не стану чинить... Не стоит она полутораста франков... Пусть будет, что будет...
— Вы почините свою стену, — продолжает чиновник повелительным тоном... потому что она может упасть и засыпать дорогу... И запомните хорошенько: если ваша стена упадет, я составлю новый протокол, и вам тогда уже придется заплатить триста франков штрафа...
Дядя Риволи приходит в бешенство:
— Триста франков!.. Вот, напасть!.. Ну и времена наступили!
— Но прежде всего выслушайте
— Я но умею писать...
Это не мое дело... Одним словом, вот, что я сказал... я буду следить...
Дядя Риволи уходит домой и не знает, на что решиться. Но он знает также, что администрация не любит шутить с бедняками. Если он починит стену, то заплатит полтораста франков штрафа, если не починит, то триста... Ему приказывают починить стену и запрещают это в то же время. В обоих случаях он виноват и должен платить... Мысли его перепутываются, и голова начинает болеть. Сознавая всю свою беспомощность, он с отчаянием вздыхает:
— А депутат на днях еще говорил, что я самодержавен... что без меня ничего не делается, и что я могу делать, что я хочу...
Он обращается за советом к своему соседу, который состоит членом общинного совета и знает законы.
— Так и есть, дядя Риволи... отвечает тот с важным видом. Все это придется сделать... И так как вы не умеете писать, то я вам окажу эту маленькую услугу... и сочиню вам прошение...
Прошение отправлено. Проходят два месяца... Префект не отвечает... Префекты никогда не отвечают... Они сочиняют стихи, флиртуют с женами сборщиков податей или живут в Париже, проводя свои вечера в Олимпии, Амбассадере. Каждую неделю смотритель останавливается перед домом дяди Риволи.
— Ну... где же разрешение?
— Нет еще.
— Нужно послать отзыв...
Отзывы следуют за прошением, написанным на гербовой бумаге, и попадают под зеленое сукно, в канцелярскую могилу.
Каждый день дядя Риволи поджидает почтальона на дороге. По никогда почтальон не останавливается у его дома. А бреши стены увеличиваются; камни выпадают и скатываются по откосу дороги; высохший от большого мороза цемент крошится, и трещины, как язвы, покрывают полуразрушенную стену.
Однажды ночью поднялся сильный ветер и повалил стену. Еще на заре дядя Риволи констатировал этот печальный факт. Во время своего падения стена поломала плодовые деревья, которые давали осенью такие хорошие фрукты. Дом бедного человека остался теперь без всякой защиты. Воры и бродяги могут каждую, минуту прийти, переловить кур, забрать яйца... А тут еще появляется страшный смотритель.
— Что?.. говорил я вам, видите... она, конечно, упала!.. Ну-с, я составлю протокол...
Дядя Риволи плачет.
— Разве я виноват? Разве моя в этом вина? Вы же сами не давали мне починить ее!
— Ну, ну... вовсе уж это не такое большое дело... Вместе с прежним штрафом вам всего придется заплатить четыреста пятьдесят франков и судебные издержки... Соберете.
Но дядя Риволи не может столько собрать. Все свои доходы он черпает из своего садика, который он обрабатывает своими собственными руками. Он становится мрачным и по целым дням сидит с поникшей головой перед потопленным очагом. Два раза был судебный пристав. Он описал дом, описал сад. Через неделю все пойдет с молотка... И вот однажды вечером дядя Риволи встает с своего места у очага и тихо в темноте спускается в погреб... Ощупью он отыскивает среди пустых винных бочек, рабочих инструментов
Посредине сада стоит большое ореховое дерево, которое широко раскинуло свои ветви над травой и тянется к небу, озаренному теперь перламутровым светом луны. Он взбирается по сучьям, как по лестнице, и прикрепляет веревку к самой высокой ветке; затем он обвязывает веревку вокруг шеи и прыгает вниз... Веревка скользит по ветке, дерево слегка трещит...
На следующий день почтальон приносит разрешение от префекта... и видит, что в саду среди ветвей качается удавленник на веревке, и две птички над ним щебечут.
Затем рассказывает четвертый:
Уж поздно вечером после неудачного дня Жан Оборванец решил вернуться домой... Домой!.. Он так говорил про скамью в сквере па площади д’Анвор, где он уже больше месяца ночевал под ветвями каштанового дерева... В этот момент он находился на бульваре у Водевиля. Конкуренция с каждым вечером все растет, легкости в ногах уж нет, да и не везет... и вот за целый вечер... два су... да еще два иностранных су, которых нигде не берут...
— Дать два негодных су такому бедняку, как я... а миллионер!.. одна досада...
Он припоминает этого господина... красивая наружность... богато одет... белый галстук... ослепительная грудь... палка с золотым набалдашником... И Жан Оборванец без всякой ненависти пожимает плечами.
А тут еще нужно было тащиться на площадь д'Анвер...
Это было далеко, но его тянуло „домой“, к его скамейке. Да там и не дурно было, и уверен он был, что никто не потревожит... полицейские в конце-концов сжалились над ним и давали ему спокойно спать в сквере...
— Вот так плохой день, черт возьми!.. За три недели первый такой выдался... И то правда, говорят, в торговле застой... И все это от англичан, сказывали... проклятые англичане... чтобы их черти побрали!..
Он пустился в путь, не теряя надежды встретить по дороге доброго господина или щедрого пьяного, который даст ему два су... два настоящих су, и можно будет за них завтра утром купить хлеба...
— Два су... два настоящих су... ведь это же не Перу!.. говорил он про себя, медленно подвигаясь вперед... потому что, кроме усталости, его очень мучила сегодня его грыжа.
Он прошел с четверть часа и уже отчаялся встретить ниспосланного Провидением господина, как вдруг почувствовал под ногами что-то мягкое... Сначала он подумал, что это какие нибудь отбросы... А затем ему пришло в голову, не съедобное ли это что-нибудь... Разве угадаешь когда. Судьба не любить бедняков и не часто готовит им приятные сюрпризы... Однако, вот, раз как-то вечером. он нашел на улице Бланш большой кусок баранины, свежей, вкусной баранины, которую, наверно мясник обронил... А теперь под ногами у него пожалуй что-нибудь получше баранины... может быть, котлета... кусок печени, телячье сердце...
— Надо, все-таки, посмотреть... говорит он про себя.
И он нагибается, чтобы поднять предмет, который у него лежит под ногами...
— Нет!.. восклицает он... не съедобное... подвели меня...
Улица пуста... и полицейских нигде не видно... Он подходит к фонарю, чтобы рассмотреть, что у него в руке...
— Эге!.. да это что-нибудь почище... — громко шепчет он.
Это был сафьяновый бумажник с серебряными углами... Жан Оборванец открыл его и стал осматривать... В одном из отделений оказалась пачка билетов... десять тысячефранковых билетов, скрепленных булавкой.